Основатель христианства
Шрифт:
Мы ясно ощущаем здесь сочувствие к тем, кто пострадал по слабости или по неведению. Но было бы заблуждением считать, что это — всего лишь протест мягкосердечного и терпимого гуманиста. Иисус говорит именно так, потому что Он убежден: с приходом Царства Божьего в отношениях Бога и человека наступает новая эпоха. Нравственность питается отныне непосредственно от источника, вся система традиционных предписаний теряет силу. Иисус никогда не собирался сокрушать Закон. По-своему Закон мог еще принести пользу —- например, он свидетельствовал о двух "самых главных заповедях". Но он уже не стоял в центре и не определял нравственных обязанностей во всей их полноте.
Различия, которые сперва разделили, а затем бескомпромиссно противопоставили друг другу Иисуса и господствующую школу еврейских учителей, не сводились (как могло бы показаться) к разному истолкованию того или иного места в Законе. В конце концов и признанные равви толковали Закон сравнительно вольно — гораздо свободнее, чем при новом, реформированном иудаизме, который возник после катастрофы семидесятого года. Но враги Иисуса
Именно здесь — секрет рокового разлада. Это же отмечает и современный еврейский ученый, отнюдь не безразличный ко многим благородным идеям, которые он находит в учении Иисуса. Он пишет;
Иудаизм в те времена имел одну цель: спасти крошечный народ — страж великих идеалов — от растворения в океане языческой культуры, а значит — создать условия, при которых народ медленно и постепенно воплотил бы нравственное учение пророков в жизнь, то есть в еврейское государство. Для нации как целого общественные идеалы Иисуса были опасной и болезненной фантазией. Большинство, поддерживающее книжников и фарисеев (таннаев) — вождей угодной народу партии, никак не могло принять Иисусова учения. Учение это Иисус в немалой мере почерпнул у пророков и даже у самих фарисеев, однако оно, с одной стороны, стало отрицанием всего, чем жил иудаизм, а с другой стороны, довело иудаизм до таких крайностей, что в определенном смысле его уже нельзя было называть иудаизмом.
Автор судит с точки зрения раввинистической традиции, изнутри. И, пожалуй, слова его можно принять, ибо они честно объясняют, почему столь резко противостояла Иисусу партия, имевшая с Ним много точек соприкосновения. Если же этих причин все-таки недостаточно для объяснения той ненависти, которую удовлетворит одна только смерть врага, вспомним, что в ту пору засилье язычников вызывало особую злобу и дорогой для народа "еврейский образ жизни" отстаивали с особым пылом. Есть, впрочем, в этой вражде (судя по Евангелиям) что- то гораздо более глубокое, чем страх за судьбу национального наследия. Иисуса обвиняли в "кощунстве". Обвинение тяжкое. Люди считали, что Он оскорбляет то, чему они поклоняются, а это вызывало и злобу, и страх. Обвиняя другого в кощунстве, человек не столько судит, рассуждает, сколько отшатывается от того, что кажется ему осквернением святыни. Значит, что-то в словах и поступках Иисуса глубоко задевало людей определенного воспитания, склада, среды. Именно это гораздо сильнее, чем рассудочное неприятие, подтолкнуло фарисеев к неестественному (и очень недолгому) союзу со светскими властями, которые желали смерти Иисуса по совершенно другим причинам. Но об этом позже.
V
Народ Божий
Всякий, кто изучает греко-римский мир начала нашей эры, пытаясь проникнуть под покров политической, экономической и военной его истории и понять, что происходило в душах людей, видит: все ждали поворота к лучшему, даже золотого века, который сменит горести и беды, уже больше ста лет сотрясавшие общество. Ожидание это было сродни религиозной вере. Люди взывали к пророкам и оракулам, древним и новым, и нередко связывали свои упования со "спасителем" или "избавителем" - великим человеком, а то и со сверхчеловеком, который похож на Бога или просто Бог и есть. Миллионы римских подданных видели такого избавителя в самом императоре. Римский поэт назвал Августа praesens divus, что можно передать словами "божество, живущее рядом с нами" (в одно с нами время, при нас). Власть императора казалась чуть ли не сверхъестественной подвластным народам восточных провинций, уже два или три поколения которых жили в распадавшемся обществе. Он даровал им единство. Он обеспечил мир, защитил от вторжений, даровал определенную безопасность внутри страны и, уж во всяком случае, смог дать каждому "хлеба и зрелищ". Его действительно почитали, как самого Бога на земле; он был спасителем, "восстановителем мира" (restitutor orbis). Тем, кто ратовал за империю, не составляло труда выдавать ее за преддверие тысячелетнего царства. При Августе и в самом деле многим казалось, что золотой век уже на пороге. Правда, во времена Тиберия (при котором и произошли описанные в Евангелиях события) позолота несколько потускнела.
Евреев не слишком трогали эти притязания кесаря. и они, подобно многим другим, жили общей надеждой на лучшие времена. Конечно, у них были собственные представления о Боге, пришедшем к людям. Они верили, что в далеком прошлом Бог открылся Моисею и пророкам, освободил Израиль из египетского рабства, возродил его после вавилонского плена. И теперь, в годы бедствий, когда Израиль был опять угнетен, они страстно желали, чтобы Он еще раз явил себя. Одни верили в это больше, другие — меньше.
Как мирские чаяния золотого века породили свою пророческую литературу, так и иудаизм той поры создал удивительные книги, называемые "апокалипсисами". Авторы их притязали на раскрытие будущего — очень близкого будущего — в довольно причудливых видениях, непременно сулящих славную судьбу избранному народу. Народ, естественно, окрашивал эти видения в тона, напоминающие мечты язычников о золотом веке. Место божественного императора, непобедимого в брани и милостивого в мире, занял идеальный образ "Сына Давидова" мудрого и могущественного даря из древнего царского рода. Он становился кесарем Иудейской империи, не менее великой, чем Римская. Справедливости ради надо сказать, что в книгах о нем, близких по времени к годам жизни Иисуса, говорилось гораздо больше о правде и добродетели,
Однако национальные чаяния облекались не только в эту воинственную форму мессианизма. Древняя синагогальная молитва: "Возврати нам наших судей, чтобы было как с самого начала, и наших правителей, чтобы было как встарь, и Ты будь царем над нами, Господи, только Ты!" — соединяет в себе трезвую просьбу угнетенного народа о независимости и подлинное религиозное вдохновение. Бог был истинным Царем Израиля, это знал каждый еврей; но само Царство Бога скорее ожидали, чем ощущали. И потому в синагогах молились: "Да установит Он Царство Свое во время жизни вашей и во дни ваши и дни всего Дома Израилева". Что же есть на самом деле "Царство Бога", каждый понимал по-своему, в зависимости от среды, образования и ума. Отсюда и возникали школы и партии со своими "программами". Но за всем этим стояла высокая мысль о том, что явится и воцарится здесь, на земле, живой и могучий Бог, и это не может остаться незамеченным. Мысль эта ждала своего часа.
И вот Иисус приходит в Галилею, возглашая: "Настал час: Царство Бога рядом". Естественно, многие решили, что Он говорит о царстве Сына Давидова, а значит — и о перевороте. Непонимание неотступно сопровождало Его миссию до самого конца, до того дня, когда Он был распят римлянами как "царь евреев". Иисуса не понимали, и обернулось это весьма печально. Но ведь за всяким недоразумением может стоять истина, искаженная всего лишь смещением акцента или перспективы. Так оно, собственно, и было. Иисус держался в стороне от всех "партийных программ". Он видел сквозь них, за ними главное: что Бог во всей своей силе и славе обращается к каждому человеку и требует от него ответа. Как мы уже знаем, мысль эту Он выразил заново с небывалой ясностью. Однако не надо думать, будто бы Он до такой степени "одухотворил" идею Царства Бога, что у Него она соотносилась лишь с внутренней жизнью отдельного человека. Чуждый политическим распрям, Он не был безразличен к судьбе того народа, к которому принадлежал. Когда покаялся сборщик податей, столь нелюбимый народом, Иисус похвалил его, назвав "сыном Авраамовым". Когда Его бранили за то, что он нарушил субботу, исцеляя увечную, Он назвал эту женщину "дочерью Авраамовой". Слова эти очень многозначительны. Конечно, человек был важен для Иисуса как индивидуум, но, помимо того, человек этот — представитель определенного народа. Его состояние связано с состоянием исторической общности, к которой принадлежал и он, и сам Иисус; и "спасение" его (физическое и нравственное) связано с благополучием этой общности. Иисус рассказывает притчу о потерянной овце, напоминая, как важна каждая заблудшая овечка; но послан Он "к погибшим овцам дома Израилева". Говоря о Царстве Бога, Он, очевидно, не меньше любого еврейского равви понимал значение древней традиции, согласно которой Бог — законный Царь народа Израиля. В Нем и через Него должно осуществляться Его Царство.
Предание ветхозаветных пророков входило в духовное наследие иудаизма. Пророки настойчиво повторяли, что Бог действует в истории, и действует Он через общину, служащую Его целям, — через "народ Бога" или "Божье сообщество". Израиль и полагал себя таким народом — то было его raison d'кtre (разумное основание). Собственно, и само слово "Израиль" выражало теперь именно это — несколькими веками раньше, когда пали оба израильских царства, оно утратило географический и политический смысл, обретя взамен идеальную окраску. В пятом веке до Р. X. реформаторы перестроили еврейскую общину, исходя из того что всю жизнь должен регулировать священный Закон, который, согласно вере Израиля, выражает Божественную волю. Они искренне и смело попытались создать общество, в котором могло бы осуществиться Царство Бога. Попытка, однако, не удалась. Иудея первого века жила в неестественных условиях: ее терзали раздоры; весьма обмирщенное священство корысти ради раболепствовало перед иноземными властями; народ ненавидел римлян, но изменить что-либо был бессилен. Ученые и набожные равви лишь углубляли пропасть между благочестивой элитой и "народом земли"·. Кризис все нарастал, пока не вспыхнуло восстание 66 г. по Р. X., с которым и кончилось еврейство как политическое целое.
Иисус остро ощущал опасность, угрожающую Его соотечественникам. Ни простой народ, ни вожди не могли "судить... о знамениях времен". Достаточно прочесть описание этих времен у еврейского историка Иосифа Флавия, чтобы убедиться, насколько прав был Иисус. Как в древности пророки возвещали об ассирийской или вавилонской угрозе, так во времена Иисуса опасен был Рим. Флавий приводит рассказ о стычке в храме, в которой римские солдаты убили нескольких галилеян. Примерно в то же самое время рухнула одна из башен иерусалимской крепостной стены, какие-то люди погибли. Напоминая об этих событиях, Иисус говорит: "Думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Или те восемнадцать, на которых упала башня в Силоаме и убила их, — думаете ли вы, что они оказались большими должниками, чем все люди, живущие в Иерусалиме? Нет, говорю вам, но если не покаетесь, все так же погибнете".