Основатель христианства
Шрифт:
Эпохе Константина предшествуют два с половиной века борьбы, иногда — открытой, чаще — подспудной. Во всяком случае, в то время не было ни одного императора, которого не тревожил бы "христианский вопрос". Когда борьба еще только начиналась, два римских писателя оставили письменное свидетельство о своем отношении к этой проблеме.
В начале второго века римский наместник малоазиатской провинции Вифинии Гай Плиний Секунд, или, как его обычно называют, Плиний Младший, сообщал императору Траяну о состоянии дел'. Хлопот у него было много: народные беспорядки, политические смуты, административные дрязги. Случалось — и религиозные волнения. Многие храмы, пишет Плиний, совсем обезлюдели, в некоторых даже нет богослужений. На рынках затишье, ибо народ уже не покупает, как ему подобало бы, скот для заклания. Соглядатаи донесли, что в этом виновны люди, называемые "христианами", —: тайное общество, от которого добра ждать не приходится; во всяком случае, к империи они нелояльны, ибо не желают приносить жертвы богу-императору. Так что некоторые из них арестованы и преданы суду. Однако, пишет наместник, следствие не обнаружило доказательств
В ходе расследования Плинию удалось кое-что узнать о делах христианской общины. Установлено, что в определенные дни они собираются до рассвета, поют гимны Христу, /'как Богу" и друг другу дают торжественные обеты но не мерзкие преступления совершать (как он поначалу думал), а соблюдать нравственный закон: не грабить, не красть, не прелюбодействовать, не обманывать. Далее: они сходятся для совместной трапезы, самой простой и невинной (замечает наместник). И ничего больше. Плиний довольно невнятно рассказывает, что, собственно, происходило, когда христиане собирались по воскресеньям, но и в этой картине нетрудно узнать некоторые черты современной литургии. Миллионы людей по всему миру участвовали в такой же службе в прошлое воскресенье.
Было это в 112 г. по Р. X. Приблизительно в то же время друг Плиния, — Корнелий Тацит писал историю Римской империи. Он подошел к правлению Нерона и к великому римскому пожару. Поговаривали, будто к поджогу причастен сам император. Нужно было что-то делать, и римская полиция стала искать, на кого бы свалить вину. Свалили ее, сообщает Тацит, на людей, называемых "христианами", которых в Риме не жаловали, подозревая в неприглядных делах. Многие христиане были схвачены и обвинены в поджоге. Большую часть из них предали казни, однако столь изощренно-жестокой, что всеобщая неприязнь сменилась состраданием к жертвам. Сам Тацит, похоже, не верит в обвинение, но тем не менее безжалостно отмечает, что они, как-никак, были врагами обществу (и, следовательно, участь свою заслужили). Основал эту секту, насколько ему стало известно, некий злодей, лет тридцать назад казненный Понтием Пилатом, правителем Иудеи. К сожалению, смерть вожака не остановила смуту. "Зловредное суеверие" вспыхнуло вновь и вскоре достигло Рима, куда, по горестному замечанию Тацита, рано или поздно доходит все гнусное и непотребное. Ко времени пожара число суеверов стало "безмерным" — так он пишет, возможно и преувеличивая их общественную опасность. И все-таки здесь перед нами еще одно свидетельство — авторитетное, хотя и недружелюбное — римского историка: свидетельство о первых шагах христианства в конце двадцатых или начале тридцатых годов первого века.
Наше путешествие в глубь времен подводит нас к чрезвычайно важному периоду мировой истории. Только что, при Августе, образовалась Римская империя (в годы его правления и произошел переход летоисчисления от "до Р. X." к "по Р. X."). Политически это было огромное достижение. Но не только. Империя уподобилась гигантскому водоему, собравшему все реки античной цивилизации и породившему впоследствии все потоки западной истории. В сфере духа открылись новые пути и возможности. Наряду с христианством вызревали плоды и других, более ранних религиозных и философских исканий. Ни Тациту, ни Плинию не могло прийти в голову, что горстка людей, в которой один из них видел опасность для общества, а другой — сборище упрямых безумцев, была авангардом великого единства, что положит начало новому движению, направит его и пронесет сквозь века. Но случилось именно так. Среди многочисленных новых верований, которыми изобиловала Римская империя, лишь одному было суждено уцелеть и принести в будущее совершенно новые семена. Это верование — христианство, Основатель которого, рожденный при Августе, был казнен при преемнике Августа — Тиберии; религия, чьи последователи, вскоре составившие довольно многочисленное и влиятельное сообщество, воздавали Иисусу божеские почести, принося обет служить Ему, Его заповедям.
Настало время взглянуть на истоки этого сообщества с более близкого расстояния. По словам Тацита, смута возникла в Иудее. К ней мы теперь и обратимся. Палестина лежала на восточной окраине Римской империи, которая унаследовала эту область от греческой монархии, установленной после завоевания Персии Александром Великим. Связующей тканью региона были греческий язык и греческая культура; политическое же единство обеспечивала римская административная машина. Почти все порабощенные народы благоразумно принимали такой порядок вещей. Владычество римлян, возможно, бывало суровым, зачастую жестоким, иногда, пожалуй, и деспотическим, но оно было лучше, чем хаос и произвол, царивший в греческих монархиях времен упадка. Однако Палестина занимала совершенно особое положение. Евреи, ее основные жители, были своеобразным, строптивым народом. Римляне никогда их не понимали. Долгое время евреи находились в зависимости у персов, потом у греческих монархий — Сирии и Египта — и немало впитали из культуры своих хозяев. Но национальное возрождение во II в. до Р. X. позволило им ощутить вкус независимости под единокровной династией. Начатое героической борьбой Маккавеев, оно достигло апогея при их преемниках, Хасмонейских князьях, и вылилось в грязные склоки между наследниками, когда владычество Рима уже стало неизбежным. Однако евреи не забыли своей кратковременной славы и предавались опасной ностальгии по прошлому. Римляне поначалу пытались править "косвенно", как бы издали, и какое-то время это им удавалось; но в конце концов южная часть страны была преобразована в римскую провинцию — Иудею, которой управлял второразрядный чиновник с титулом префекта (впоследствии —
К северу от самой Иудеи, но еще в границах Римской империи, лежала земля, называемая Самарией. Ее насельники — и чистые израильтяне, и потомки от смешанных браков — исповедовали ту же религию, что евреи, с незначительными различиями в деталях; однако жители Иудеи гнушались ими как чужаками и отступниками. Века отчуждения и мучительные воспоминания о прошлом разожгли взаимную ненависть между сородичами, жившими по соседству, на очень маленькой земле, и они постоянно задевали друг друга, что иногда кончалось кровопролитием.
Северной частью Палестины, Галилеей, расположенной к востоку от Иордана, правил местный царек Ирод Антипа. Страна со скученным, пестрым по составу населением, Галилея была истинным рассадником брожений Многие галилеяне, считавшиеся евреями, по-видимому, происходили от инородцев, насильственно "обращенных" после того, как земли эти завоевали Хасмонеи. Это, впрочем, не умеряло их религиозного фанатизма Префект Иудеи неусыпно следил за беспокойными галилеянами, тысячами стекавшимися в Иерусалим во время народных праздников. На эти дни он обычно покидал свою резиденцию в Кесарии и поселялся в Иерусалиме. Там, в крепости, возвышавшейся над храмовыми постройками, у него наготове было достаточное количество войск.
Дело в том, что нервным центром еврейского общества был Храм. Ничтожный, с политической точки зрения, клочок земли — Иудея как таковая — являл собою религиозный центр мировой значимости. В Риме это хорошо понимали, поскольку во всех частях империи жили евреи, считавшие Иерусалим своей столицей. Пятью веками раньше, когда еврейская община, чуть было не перечеркнутая как самостоятельное целое, восстала из пепла, она преобразовала себя в нечто, более напоминавшее церковь, чем государство. Ее "конституцией" (если можно так выразиться) — не менее фундаментальной и непреложной, чем, скажем, конституция Соединенных Штатов, — стал так называемый Закон Моисея. Закон этот не только охватывал гражданское и церковное право — он содержал исчерпывающий кодекс социальной и личной этики, которому в идеале должен был следовать каждый член общины, независимо от того, жил ли он на родине или в рассеянии. В свою очередь, лица, посвятившие себя толкованию Закона и признанные учителями, пользовались особым влиянием и почетом. Таких людей называли словом, которое обычно переводится как "книжники", но более точно его можно бы передать словосочетанием "знаток права". Выполнение всех мельчайших предписаний Закона в обстоятельствах, несравненно более сложных, чем те, для которых он был сформулирован, было непростым делом, и люди, искренне желавшие следовать ему, объединялись в "товарищества", чтобы поддерживать и просвещать друг друга. Члены этих товариществ известны нам под именем "фарисеев" — слово неясного происхождения, означавшее, как полагают, нечто вроде "отделенные". Если это действительно так, то оно довольно точно выражает суть дела, ибо и сами они, и все другие чувствовали, что фарисей в какой-то мере отделен от тех, кого "не заботит Закон". Фарисеев почитали и слушались, а товарищества их объединяли высоконравственных и умных людей — хотя, конечно, их тоже подстерегали соблазны, которые всегда подстерегают человека, стремящегося быть благочестивее других. Большим влиянием фарисеи пользовались в "синагогах", бывших не только местом богослужения, но и социальными центрами, даже, до известной степени, органами местного самоуправления еврейской общины.
В столице само наличие Храма давало священству большую силу и власть. Первосвященник (должность эта передавалась по наследству среди нескольких семей) пользовался громадным авторитетом, хотя римляне и подрезали ему крылья. Он председательствовал в большом совете или сенате — санхедрине (древнееврейская транслитерация греческого синедрион — свидетельство глубокого греческого влияния). Римские власти, как и в других провинциях, предоставили санхедрину реальную, хотя и надежно контролируемую, автономию. В целом духовная аристократия и ее прямые сторонники стремились уживаться с римлянами, если не служить им. Возможно более гладкие отношения с верховной властью были полезны им самим и — как они, по всей видимости, искренне полагали — всему еврейскому народу. Ко временам нашего повествования первосвященником стал Иосиф Каиафа, утвержденный в этой должности предшественником Пилата; но значительная власть оставалась в руках его тестя Анны, которого за несколько лет до того вынудили "уйти в отставку". Не утратив влияния, Анна управлял из-за кулис и "протаскивал" пятерых своих сыновей, а также зятя, возведенного им на престол первосвященника. В еврейском предании "дом Анны" оставил недобрую память.
Вместе с тем некоторые влиятельные силы еврейского общества не имели официального статуса. Это были всевозможные секты, которые и учили, и жили по-своему. Об одной из них мы недавно узнали, благодаря открытию так называемых "Рукописей Мертвого моря". Рукописи принадлежали общине, похожей на монашескую, чьи поселения располагались на месте нынешнего Кум- рана. Пламенно приверженные Закону, члены кумранской секты на свой лад толковали его заповеди. Они отказывались признавать иерусалимское духовенство, предпочитая своих священников, чьи "распоряжения" (выражаясь современным языком) считали единственно законными. Новых людей они почти не принимали и подчиняли свою жизнь строгой, суровой дисциплине, исполняя лишь самые необходимые ритуалы. По складу своему они были крайними националистами. Один из документов содержит подробные наставления о том, как собрать воинство для битвы с "сынами тьмы". В основном это лишь чаяния, но, без сомнения, сектанты желали освободительной войны, которая привела бы к торжеству евреев над всеми врагами. Документ прямо не называет римлян, однако намек на них вполне прозрачен.