Основной компонент
Шрифт:
Сразу стало понятно, откуда те полосы в полу, зачем в лаборатории пулемёт и для чего клетки с толстенными прутьями дополнительно защищены бронестеклом. Похоже, Валленштайн в этой лаборатории выводит новую формацию убер-зольдатен в виде оборотней. Судьба забросила меня в его шкуру не просто так. Наверное, сейчас он близок к научному прорыву, и я должен ему помешать!
Я кинулся исследовать лабораторию на предмет рубильников, электрических шкафов, пультов управления и прочих штуковин в этом роде. Как в компьютерных играх: уничтожь такую-то хреновину и будет тебе счастье вроде перехода на следующий уровень или бонус в тысячу очков. Одновременно с поисками я лихорадочно
Мейнер далеко не дурак, раз работает в секретной шарашке. (Вряд ли созданием мифических монстров занимается открытая лаборатория Берлинского университета.) Да и будь он полным кретином, сопоставить факты не составит особого труда. Ушёл – оборудование работало, вернулся – нет. Кто виноват? Правильно – тот, кто остался. А кто был в лаборатории, пока заботливый Фридрих искал автомобиль для начальника? И снова бинго! Барон Отто Ульрих фон Валленштайн, то бишь я. А раз так, извольте, герр барон, проследовать прямиком в застенки папаши Мюллера, где и поведайте ему как всё произошло, а после получите достойное наказание в виде отправки в Заксенхаузен.
Перспектива предстать пред светлые очи самого группенфюрера СС не прельщала, поскольку я справедливо рассудил, что на свободе от меня будет больше толку, чем в застенках гехайме штатсполицай или просто – гестапо. Я тотчас прекратил поиски и вернулся к столу. Как оказалось, вовремя. Спустя секунду дверь отворилась, и на пороге появился Фридрих.
– Господин штандартенфюрер, прошу, «опель» ждёт. О лаборатории не волнуйтесь. Как только Гельмут починит камеры, я позвоню, а пока отдыхайте и набирайтесь сил. – Фридрих вскинул правую руку: – Хайль Гитлер!
– Зиг хайль! – неожиданно для себя рявкнул я и прищёлкнул каблуками.
Признаюсь, сперва я опешил от столь быстрого вхождения в образ, но быстрый анализ ситуации привёл к утешительному выводу. Во-первых, у барона давно уже выработался стойкий рефлекс на фашистское приветствие, и тело самопроизвольно реагировало на такие вопли, а во-вторых, не заори я в ответ, всей моей конспирации сразу пришла бы крышка. А так и дело спас, и сам не засветился. Подумаешь, психопату австрийскому заздравную крикнул. Я же знаю, чем в итоге дело кончится, и кто по кому панихиду справит. Да и ничего со мной не случится, если я несколько раз вытяну руку с воплем: «Хайль!» Не навсегда ведь я здесь оказался, перекантуюсь денёк-другой, сделаю, что должен и обратно рвану.
Я надел заботливо поданную Фридрихом офицерскую шинель, проворно застегнул пуговицы. Сунул руки в кожаные перчатки и покинул лабораторию.
Берлин встретил меня безветренной погодой. Хлопья снега медленно сыпались с низкого неба. Хриплая ругань клаксонов и птичий грай висели в пахнущем дымом и выхлопными газами морозном воздухе. По широкой дороге тарахтели похожие на черепах автомобили, громыхали расхлябанными бортами грузовики. На тротуарах, рядом с фонарными столбами, тускло блестели в лучах закатного солнца грязные клочки снежной скатерти. Само дневное светило висело над красными гребнями черепичных крыш, обещая в скором времени спрятаться за высокой кирхой.
Словно предчувствуя скорое наступление вечера, по тротуарам, с деловитостью спешащих домой муравьёв, сновали горожане. Мужчины в пальто и утеплённых плащах, женщины – редко – в шубках, чаще тоже в пальто с узкой, перетянутой поясом, талией и широкими плечами. Нижние этажи всех видимых с этой точки обзора зданий занимали магазинчики, пивные и кафе. Их вывески наперебой заманивали покупателей, но горожане чаще всего проходили мимо, глубже натягивая на головы шляпы, кутаясь в шарфы или пряча носы в воротниках.
Неподалёку от крыльца громко тарахтел мотором чёрный «опель». Водитель с бульдожьими щеками, выпученными глазами и глубокими складками от носа к маленьким губам дежурил у пассажирской двери. Я закончил любоваться видами Курфюрстендамм (табличка с готическими буквами висела на доме напротив), спустился с припорошенных снегом ступенек и сел в тёплый салон.
Шофёр захлопнул дверь. Рысцой обежал вытянутый капот с круглыми глазами фар над чёрными волнами лакированных крыльев, ввалился в машину вместе с порцией холодного воздуха и горсткой любопытных снежинок. Взревел мотор. Из печки пахнуло жаром пустынного ветра, и от морозного привета с улицы не осталось и следа.
Мы долго катались по улицам Берлина, хотя расстояние от лаборатории до баронского дома не превышало десяти километров, если верить счётчику спидометра. Всё дело в том, что в пути «опель» то и дело притормаживал, пропуская колонны военных грузовиков и ряды вымуштрованной пехоты. Объезжал завалы из разрушенных взрывами зданий (интересно, чьих рук это дело?) и останавливался по требованию военных патрулей.
Всякий раз после вопроса: «С какой целью вы оказались в этом районе?» я вынимал из внутреннего кармана шинели удостоверение с изображением оседлавшего свастику орла, (наличие пропуска я проверил сразу, как сел в машину), просовывал «корочки» в окно и ждал. Хмурые, как на подбор, оберштурмфюреры тщательно сверяли фотографию с оригиналом, внимательно читали выведенные умелой рукой каллиграфиста строчки готического шрифта и чуть ли не пробовали аусвайс на зуб. (Всё это время сопровождающие их эсэсманы с МП-40 на груди переминались с ноги на ногу в сторонке, выдыхая облачка морозного пара.) Потом с тем же хмурым видом возвращали документ и давали отмашку шофёру: дескать, проезжай, нечего тут честным людям глаза мозолить.
Спустя целый час «опель» наконец-то выкатился на Александерплац – огромную, размером со стадион, площадь. Блестящие нитки трамвайных рельсов делили её на шесть неравных сегментов, а установленные строго по сторонам света четыре бетонных столба с гроздьями фонарей служили своеобразными указателями направлений. С трёх сторон к площади вели ровные улицы, густо застроенные старинного вида домами. Она словно впитывала их в себя, чтобы выплеснуть широким проспектом к стальной эстакаде и крытому дебаркадеру железнодорожного вокзала. Короткий конец его длинного эллинга и ведущая к нему стальная артерия на бетонных столбах виднелись в просвете между коробками домов с широкими окнами.
Перед одним из этих зданий возвышалась статуя босоногой женщины в кольчужной рубашке до середины бедра. Крупный медальон на груди и венок из дубовых листьев на голове довершали образ покровительницы города Беролины. (Большие золочёные буквы на круглом постаменте были видны издалека.) В одной руке она держала складки ниспадающего до пят плаща, а другой показывала на старинный особняк, возле которого и остановился мой «опель».
Я выбрался из тёплого салона, вдохнул полной грудью насыщенный звоном трамваев, шумом толпы и свистом готового к отправке локомотива воздух. Надо мной серой громадой нависало величественное здание в три этажа с высокой крышей, где наверняка тоже были жилые помещения. Барон неплохо устроился: жить в таком доме – это вам не в коммуналке с пятнадцатью соседями общий санузел и кухню делить.