Основы лингвокультурологии
Шрифт:
Акад. Д.С. Лихачёв в «Заметках о русском» приводит в качестве примера непереводимые русские слова воля, удаль, тоска. Поскольку русская культура считала волю и простор величайшим эстетическим благом для человека, они не могли не отразиться в языке. «…Воля вольная – это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством. А понятие тоски, напротив, соединено с понятием тесноты, лишением человека пространства». Вспомним, как Л. Толстой устами Феди Протасова («Живой труп») охарактеризовал цыганскую песню: «Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля». Если свобода соответствует европейским представлениям, связана с нормой, законностью, правопорядком, то воля понятие предельно русское. Воля не знает никаких пределов и границ, а потому в европейском понимании свободы мало конструктивна.
Русское понятие храбрости – это удаль, а удаль – это храбрость в широком движении. Это храбрость, помноженная на простор для выявления этой храбрости» [Лихачёв 1980:12–14].
«Русская душа ушибается ширью» (Н.А. Бердяев). Однако простор ассоциируется с тоской, и потому в семантике слова удаль присутствует предощущение неудачи. Писатель Фаз иль Искандер пишет: «Удаль. В этом слове ясно слышится – даль. Удаль – это такая отвага, которая требует для своего проявления пространства, дали.
В слове «мужество» – суровая необходимость, взвешенность наших действий, точнее, даже противодействий. Мужество от ума… Мужчина, обдумав и осознав, что в тех или иных обстоятельствах жизни, защищая справедливость, необходимо проявить высокую стойкость, проявляет эту высокую стойкость, мужество. Мужество ограничено целью, цель продиктована совестью.
Удаль, безусловно, предполагает риск собственной жизнью, храбрость.
Но, вглядевшись в понятие «удаль», мы чувствуем, что это неполноценная храбрость. В ней есть самонакачка, опьянение. Если бы устраивались соревнования по мужеству, то удаль на эти соревнования нельзя было бы допускать, ибо удаль пришла бы, хватив допинга.
Удаль требует пространства, воздух пространства накачивает искусственной смелостью, пьянит. Опьяненному жизнь – копейка. Удаль – это паника, бегущая вперед. Удаль рубит налево и направо. Удаль – возможность рубить, все время удаляясь от места, где лежат порубленные тобой, чтобы не задумываться: а правильно ли я рубил?»
«А все-таки красивое слово: удаль! Утоляет тоску по безмыслию» (Цит. по: [Шмелев 1998: 51–52]). А.Д. Шмелёв резюмирует мысли Фазиля Искандера тем, что слово удаль заключает в себе парадокс. С одной стороны, в удали нет ничего особенно хорошего; это не такое превосходное качество, как мужество, смелость, храбрость, отвага, доблесть. С другой стороны» слово удаль в русском языке обладает яркой положительной окраской – удаль молодецкая. Существенный смысловой компонент слова удаль, – продолжает А.Д. Шмелёв, – соответствует идее любования и самолюбования. Для удали важна идея бескорыстия, удаль противостоит узкому корыстному расчету. Слово удаль родилось у бойкого народа, привыкшего к широким пространствам [Шмелёв 1998: 52–53).
Русский философ Н.А. Бердяев отметил «чудное русское слово “правда", которое не имеет соответствующего выражения на других языках». «Истина хороша, да и правда не худа» (В.И. Даль). Слово правда имеет синоним истина. Истина включает в себя представление о Божественном мире, о логическом пространстве, а правда связана с миром человека. Правда – это истина в зеркале жизни. Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелёв со ссылкой на работы
Н.Д. Арутюновой разграничивают лексемы правда и истина следующим образом. Правда указывает на практический аспект общефилософского понятия, а истина – на теоретический. Истина как ключевое понятие древнеславянского умозрения связана с гармонией и порядком и определяется не извне, а из самой себя. Зафиксировано 80 пословиц и поговорок со словом правда. Она – важнейшее условие духовной жизни человека и общества. По мнению Н.Д. Арутюновой, возможно словосочетание правда жизни, но нельзя сказать * жизненная истина. Правда относится к одушевленному миру. Правда о войне – речь идет прежде всего о людях на войне. Нельзя сказать в научном тексте * правда об атомах или молекулах. Для русского ума различны высказывания – истина о землетрясениях и правда о землетрясениях. Истина одна, а правд много – говорит русская народная мудрость: У каждого Павла своя правда. Правда градуальна: какая правда истиннее? Правда связана с сердцем, а истина – с разумом. Истину проповедуют, за правду сражаются. Выяснилось, что есть правда народа, но нет правды дворян. Истине служат жрецы религии и науки, правде – борцы и защитники угнетенных. Стихия истины – борение духа, стихия правды – социальная борьба. Историки стремятся к истине, художники – к правде» потому так различен Пушкин в «Истории пугачевского бунта» и «Капитанской дочке». В суде свидетели клянутся говорить правду, суд стремится установить истину, чтобы затем судить по правде. В русском миропонимании есть святая правда как высшая общечеловеческая ценность и истинная правда. По мнению А. Вежбицкой, слово истина обозначает не просто «правду» (truth), но, скорее, нечто вроде «окончательной правды», «скрытой правды» [Вежбицкая 2001: 33). В наши дни истина о рынке и собственности пришла в трагический конфликт с правдой о собственности и рынке (подробнее см.: [Булыгина, Шмелев 1997: 481–482]).
Типично русским словом считается авось – ‘в надежде на ничтожно малый шанс’, которое очень точно отражает ряд особенностей русской ментальности: «Авось, небось, да третий как-нибудь» (Пословица). У Пушкина: «Да понадеялся он на русский авось», Это слово, как и его производные (авоська, авоськать), связано с темой судьбы, неконтролируемости событий, означает существование в непознаваемом и не контролируемом рациональным сознанием мире. «Жизнь непредсказуема и неуправляема, и не нужно чересчур полагаться на силы разума, логики или на свои рациональные действия», – объясняет природу слова русского авось исследовательница [Вежбицкая 1997: 79).
Столь же специфично для русского языка слово небось, которое выражает общую установку на фамильярность в противоположность западноевропейскому представлению о неприкосновенности личности. С помощью «интимного» небось говорящий демонстрирует своё знание той или иной ситуации, высказывает предположение о чем-то близко знакомом ему в прошлом, хотя сейчас и недоступном его непосредственному наблюдению (В Крыму небось тепло). С помощью слова небось говорящий как бы вторгается в личную сферу адресата речи или третьего липа (Небось опять перебрали?), упрекает его (Небось не спросил обо мне?)у проявляет недружественную фамильярность (Пусть поработает. Небось не развалится), Подобные «мелкие слова» (выражение Л. В. Щербы) трудно переводить на другие языки из-за отсутствия простых и идиоматичных средств, поскольку выражение установки не входит в число культурно значимых стереотипов [Булыгина, Шмелёв 1997; 492–494].
Для русской ментальности характерно единство этического и эстетического, что проявляется в существовании слов типа пошлость, пошлый – ‘низкий, ничтожный в духовном, нравственном отношении’ и ‘неоригинальный, надоевший, избитый, банальный’. «Пошлость» – понятие синкретическое, включает в себя банальность, сексуальную непристойность, дурной вкус, отсутствие духовности. В. Набоков считал, что только русские способны были придумать понятие «пошлость», в котором этическое соединяется с эстетическим, слово, которое соотносится и с художественной тривиальностью, и с отсутствием духовности, и с непристойностью [Знание – сила. 1996. № 1. С. 23].
Этнически специфично отражение в языке символических действий. Ранее уже обращалось внимание на то, что трудно найти какой-либо другой язык, в котором было бы такое разнообразие «плевков», как в русском, о чем свидетельствует глагольный ряд: плюнуть, сплюнуть, плевать, наплевать, расплеваться, отплевываться и др. Подобные глаголы называют не только «материальный» акт: можно расплевываться, наплевать в душу, переплюнуть кого-либо ‘превзойти’, плевать в потолок ‘ничего не делать’, наплевательски относиться к своим обязанностям. Употребительны русские существительные наплевательство, наплевизм. Да плюнь ты..! – советуют человеку, если он кажется чрезмерно озабоченным какими-то трудностями. В английских эквивалентах типа: I spit at it //I spit (up) on this; I don’t care; Take it easy! – выражено скорее презрение, чем безразличие, столь отчетливо проступающее в русских выражениях Наплевать..! Плевать..! А я плевал..! Плевать я хотел..! Русские фразы образнее: говорящий не хочет думать и не хочет делать – безразличие и ничегонеделание. Английские выражения советуют избавиться от отрицательных эмоций, но не предлагают предаваться безделью. В русском Плевать! зафиксирована жизненная позиция: отринуть «житейскую суету», подняться до подлинно философского отношения к действительности. «В других языках тоже есть выражения, указывающие на безразличие, там тоже даются советы не расстраиваться по пустякам или отказаться от бесплодных усилий изменить ход дела. Но именно в русском языке все эти идеи сконцентрированы в одном слове плевать» [Булыгина, Шмелёв 1997: 521–522].
«Словарь культурно непереводимых слов» достаточно широк. Так, Р. Якобсон утверждал, что культурный подтекст русского слова быт (повседневная суета, повседневная рутина и т. п.) перевести на другой язык в принципе невозможно. Соборность – идеал духовной общности как альтернатива частной, личной жизни. Слово сострадание на Западе не понимают, ибо совместно можно переживать только страсть, а не боль и страдание. Культурно непереводимы слова типа privacy ‘личный мир, частная жизнь’ self я; ‘эго’ mentality ‘менталитет’ identify 'идентичность, самобытность’. Не переводится крылатая фраза Ильфа и Петрова «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Одно из своих публичных выступлений замечательный испанский поэт Гарсия Лорка посвятил слову duende, которое не только нельзя перевести на другие языки, но даже невозможно истолковать в испаноязычной аудитории, хотя каждый житель страны Сервантеса это понятие ощущает, как говорится, нутром [Лорка 1986].