Особенная дружба | Странная дружба
Шрифт:
— Так как моя статуэтка Святого Тарцизия пленила вас, то вы сможете, позже, в память о нашем колледже, записаться в «Общину Тарцизия», благочестивую юношескую ассоциацию, основанную в начале века в христианской столице. В ее состав вошли римляне из хороших семей, и они возродили литургию ранней Церкви. Их часовня напоминает катакомбы; священник, который носит круговую ризу, становится к собранию лицом, вместо того, чтобы развернуться спиной; и он произносит большинство священных слов вслух. Члены ассоциации совершают ответствие все вместе, они носят ту же одежду, что и аколит [церковнослужитель–мирянин в Римско–католической церкви, выполняющий определенное литургическое служение] Тарцизий — безукоризненно белые vestis talaris [рясы, лат.], и в руках у них небольшие
— Как жаль, что мы не можем подражать этому великолепию в нашей собственной церкви! У меня возникла идея! Я хотел бы, так сказать, вознаградить ваше интеллектуальное любопытство и благословить вашу многообещающую дружбу с Ровьером — именно его мать, между прочим, подарила нам нашего Тарцизия. Вы оба на службе завтра утром будете моими аколитами: передай ему это от меня.
Жорж смущенно поблагодарил настоятеля за любезность, и простился с ним: в приёмной он столкнулся с Отцом–префектом старшей школы, очевидно, раздражённого тем, что его заставили ждать. В отличие от Андре он не улыбнулся, а прошел прямиком в кабинет настоятеля.
Глаза Жоржа тревоге искали упавший конверт; его не было ни под столом, ни за креслами. Внезапно вспомнив, что у префекта в руке была бумага, Жорж тихо вернулся к двери кабинета и приложил ухо к дереву.
— Бедный юный извращенец! — заговорил настоятель. — Он был здесь всего полчаса назад. Он, должно быть, выронил его, когда выходил из комнаты, и, таким образом, раскрыл себя.
Спускаясь по лестнице, Жорж едва преодолевал дурноту, вцепившись в перила. То, чего он желал — свершилось, и в эту минуту он сильно жаждал, чтобы подобное никогда не произошло. Сам факт того, что он стал причиной произошедшего до некоторой степени случайно, заставил его бояться, что последствия могут быть серьёзнее, чем он предвидел. Или, вернее, он не смог предвидеть абсолютно ничего, хотя и считал себя таким умным. Разве не было совершенно ясно, что под ударом окажется не только один Андре, что он погубит вместе с ним и Люсьена? И разве невероятно, что участие Жоржа в случившемся легко обнаружится? Андре вспомнит, что стихотворение было в тетради, а Люсьен, без сомнения, не забудет, как одалживал тетрадь Жоржу. И визит Жоржа к настоятелю даст им разгадку. Жорж станет третьей жертвой собственных действий, и два друга, перед своим изгнанием будут иметь достаточно времени для того, чтобы, в свою очередь, разоблачить его, но теперь перед одноклассниками. Он тоже будет вынужден покинуть колледж, затравленный другими мальчиками. Он познакомиться с новыми проявлениями остракизма.
Он не посмел вернуться в студию и пошел на игровую площадку во дворе. Он задумался о побеге — в деревню; или он мог бы попасть на поезд до дома — путешествуя без билета. Он бы объяснил своим родителям, что находиться в школе–интернате стало для него невыносимо. Затем взял себя в руки — всё это было по–детски. Разве отец не назвал его мужчиной? Его прадед попал на гильотину во время Революции; Тарцизий и весь сонм юных святых от проповедника был полон замученных до смерти. Никто не будет его убивать.
Он обязан не выказывать перед собой страх к жизни, особенно к жизни, которую сам себе устроил. Он вернется, займёт своё место рядом с Люсьеном перед глазами Андре, и будет спокойно ожидать событий. Он вернулся в колледж. В холле остановился у светильника и посмотрел на себя в карманное зеркальце. Ему показалось, что он выглядит довольно бледно; он похлопал себя по щекам.
Едва он подошёл к своему столу, когда дверь с яростью распахнулась, и в комнату ворвался Отец–префект. Несмотря на свою решимость, Жорж почти задохнулся от тоски. Еще мгновение, и он больше никогда не будет единственным, кто знает всё о случившемся. Префект сказал тихим голосом несколько слов дежурному воспитателю, а затем коротко, с видом судебного пристава, вызвал Феррона. Казалось, все затаили дыхание, и шаги Андре гулко звучали в тишине, пока он шел по комнате.
Жорж, пытаясь сымитировать равнодушие, держал глаза прикованными к книге. Наконец, он осмелился поднять их и увидел, как префект схватил Андре за руку и вывел из комнаты. Со всей правдой и искренностью, на которые была способна его душа, он знал, что отдал бы десять лет своей жизни, чтобы предотвратить страшный результат своего поступка. Он вцепился в сиденье, словно боясь быть унесённым; Люсьен, как будто ища у него защиту, взял его за руку. И руки у них двоих стали влажными.
Остальные мальчики, пораженные этим внезапным, буйным происшествием, расспрашивали друг друга, пытаясь понять смысл случившегося, но воспитатель дважды постучал по своему столу линейкой и порядок восстановился. Жорж чувствовал, как стучит кровь в его висках. Люсьен был подавлен. Наконец, немного запоздав, колокол пробил к проповеди, и они поднялись, чтобы идти в студию младшеклассников. В комнате старших все бумаги и книги были убраны; только тетрадь Андре осталась лежать открытой на его столе, одиноким белым знаком. Когда Жорж проходил мимо, воспитатель закрыл её презрительным движением пальцев и сбросил в ящик стола.
Настоятель не присутствовал на проповеди. Голос доминиканца звучал громко и ясно, но для Жоржа его слова казались лишенными смысла. Как и в предыдущий вечер, Жорж незаметным движением коснулся Люсьена; но, казалось, их разделяет бездна. Действие, сделанное им в этой же комнате вчера, не имело ничего общего с действием Люсьена в студии несколько минут назад.
Настоятель вошел в комнату и, перекрестившись, сел. Он выглядел очень серьезным. Жорж съёжился за мальчиком, сидящим впереди; ему не хотелось, чтобы настоятель увидел его. Он проклинал свой визит к настоятелю и не хотел напоминать ему об этом.
Некоторое время спустя ему удалось вникнуть в то, что говорил проповедник. Доминиканец, должно быть, уже знал о случившемся, ибо он говорил о предметах, более соответствующих происшествию, чем мученичеству святого Тарцизия. Евхаристия фигурировала в его проповеди только как испытание и наказание — с примерами, когда из хлеба святого причастия вырывалось пламя, или выступал кровавый пот при соприкосновении со святотатственными губами. Цитировались случаи внезапной смерти после грешного причастия. Последовали сентенции, касающиеся грехов, низводящих человека ниже животного; порочных духов, скрывающихся и рычащих в тени; и ангелов–хранителей, возвращающихся в море слез на небеса. Умильные истории и излучающие свет прекрасные дети — подобное было не для этого случая. Героем нового репертуара проповедника стал человек из Бальме [местность на границе между Швейцарией и Францией], вынужденный кружиться в хороводе в течение двадцати четырех лет после того, как станцевал во время Террора [Французская революция] со статуей, взятой из храма. Кормили его, во время тех демонических па, бросая кусочки пищи ему в рот. Когда же он попросил о главном покаянии, священник, совершавший таинство и отпустивший ему грехи, был вынужден танцевать вокруг него. Заканчивая, в качестве призыва к покаянию оратор процитировал в утешение:
— Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю [Книга Исаии, гл.1–18].
Во время вечерней службы ни Жорж, ни Люсьен не ответствовали. Но Люсьен уже долгое время пребывал наедине с собой; он смотрел на алтарь, у ограды которого предыдущим вечером стоял с лицемерной наглостью рядом со своим другом. Впервые за ужином не было произнесено Благодарение Богу. Мальчик, чья очередь была читать, пошел и принес книгу, указанную ему настоятелем, и, со звуком колокола начал ее чтение. Это было «Житиё по добродетельному Декалогу, составленное студентом Парижского Университета» [Декалог или Закон Божий или Десять Заповедей]. Добродетельный Декалог служил, конечно же, утешением, после истории о человеке из Бальме.
Жорж не мог представить себе более мрачной атмосферы за ужином. Его глаза часто останавливались на пустующем месте Андре. Именно там он сидел вчера вечером, после вечерней службы, радостный, и, возможно, сказавший, как Люсьен: «Быть алтарником жуткая скука. Им больше не заловить меня в суматохе для этого». И это на самом деле случилось. Как и у Жоржа, у которого аппетита был ещё хуже, чем вчера, у Люсьена его было и того меньше.
Когда для старших мальчиков подошло время отправляться в спальню, дежурный воспитатель направил их в студию для старшеклассников. Там они обнаружили настоятеля, ожидающего их. Скорбным голосом он произнёс: