Особенная дружба | Странная дружба
Шрифт:
Жорж.
M…, 11 октября 193x г.
Мой милый мальчик,
Твоё письмо, после той коротенькой записки, написанной несколько дней назад, доставило нам большое удовольствие, и я, в свою очередь, напишу обо всём подробно.
Мы рады были услышать, что ты уже обжился в Сен—Клоде. И наши искренние поздравления по случаю твоих блестящих успехов. Я вижу, что ты, благодарение Богу, по–прежнему остаёшься очень трудолюбивым. Я уверена, что ты получил много пользы от Уединения, которое ты только что закончил, и, в общем, от жизни в колледже, которая формирует
Мы сожалеем о твоём заболевшем друге, и желаем ему быстро поправиться. Твой отец знал одного Блажана: тот был из армейских. Во всяком случае, я надеюсь, что ты будешь счастлив со своим другим другом.
Сохранился ли крестик на твоих освящённых чётках? Если помнишь, он был заменен только перед твоим отъездом. Хватает ли тебе одеял на кровати? Но я знаю, что те хорошие сестры, кто заботился о тебе, не позволят тебе нуждаться. Ты всегда должен относиться к ним с ласковым уважением.
То, что ты просил, будет отправлено. Я кладу несколько лепестков роз в своё письмо — от последней розы на кусте в ванной. Они послужат напоминанием тебе о цветах, которыми я украшала твою комнату, и воспоминанием о доме.
С поцелуями от твоего отца и меня,
Твоя мама.
После изгнания Андре Люсьен повесил себе на шею три скапулярия [название элемента монашеского одеяния, впоследствии перешедшее также на особый освящённый предмет, «малый скапулярий», что–то вроде оберега или талисмана, носимый католиками по обету]. Он показал их Жоржу. Один из них был синий, другой красный, и ещё один темно–бордовый. Отец Лозон достал их для него; но перед тем, как он их надел их, доминиканец выслушал его общую исповедь, и дал совет по завершению обращения. Это, сказал он, должно быть одновременно поучительно и искупляюще, и именно он посоветовал ношение скапуляриев, в качестве признака покаяния и отметки о благочестии.
Несколькими днями спустя к ним в компанию добавились святые образки. Люсьен стал носить четыре из них пришпиленными к своему свитеру, самым редким был образок из Бенедиктинского аббатства в Эйнзидельне, данный ему одним из Отцов. Ещё один он прикрепил к своему ремню — тот оказался из Нотр—Дам–де–ла-Сеньтюа; этот образок ему дал мальчик, который приехал из города, где можно было найти Деву с таким же именем. Люсьен, казалось, пребывал в восторге от этой массы оберегов и совершенно равнодушно относился к ироническим замечаниям Жоржа, у которого больше не было ни малейшего представления, как ему молиться за своего друга.
— Ты можешь говорить, что хочешь, — сказал он Жоржу, — но с ними я чувствую себя должным образом одетым.
— Я рад это слышать, — ответил Жорж, — но не снимай ни одного из своих скапуляриев или образков, когда будешь принимать субботнюю ванну — это может быть опасно.
Однако, на самом деле, Люсьен нравился ему всё больше. Ему доставляло удовольствие останавливаться на том факте, неизвестном даже Люсьену, что он, Жорж, был единственным, кто знал секрет этой трансформации. Он, без каких–либо намерений, переделал своего друга и направил его в сторону добродетельного Декалога. Результат, полученный им, был как унизителен, так и удивителен; но это, конечно же, не могло долго продолжаться? Жорж принимал такое, но только как проходящую фазу. Эта религиозность вскоре унесётся прочь на крыльях времени, так же как горе Люсьена, которое уже уносится.
Люсьен скоро забудет Андре; Жорж был достаточно осторожен, никогда не напоминая своему другу о нём, и никто даже ещё не вспомнил его. После скапуляриев и образков Люсьен начал с жадностью собирать религиозные картинки, начав с первого причастия Жоржа. Сначала он выпрашивал их у других мальчиков, а затем даже у воспитателей. Его молитвенник и псалтырь были набиты ими, и когда там не оказалась места, он стал заполнять ими ящик в своём столе. Некоторые из них обладали кружевными краями или были вырезаны в форме креста: а часть, на пергаменте, была раскрашена.
Все они представляли собой религиозные картинки, цветы, или предметы культа в целом. Там, в этой коллекции было даже некоторое количество иллюстрированных траурных карт, связанных с людьми, которых Люсьен никогда не знал. На одной из них имелась фотография улыбающегося мальчика, несущая следующий эпиграф: «Он ушёл, как лилия, не оставив ничего, кроме аромата».
Но самым дорогим для сердца Люсьена была печатная картинка со Святой Терезой Младенца Иисуса и Святого Лика с надписью: «Я жажду любви», с прилагавшимся к ней небольшим кусочком ткани, «который касался человека, служившего Богу». Она была реликвией одного только Люсьена. Хранив её в течение длительного времени поверх других в ящике своего стола, он перенёс её в свой блокнот, где мог чаще любоваться ей и целовать её, когда думал, что Жорж не смотрит.
Многие из его образков и картинок несли апостольские индульгенции, которые можно было обрести читкой соответствующих молитв перед ними, и сей факт подвёл его к ревностному служению ради индульгенций. Он забрал свой молитвенник в студию и занялся составлением списков молитв для достижения индульгенций. Он заносил свои сведения в тот блокнот, из которого вырвал страницы, даже не удосужившись перечитать их — те самые страницы, которым ранее доверял очень разные вопросы. Он разорвал те страницы на мелкие кусочки, разжевав и проглотив их, в придачу к тем стихам, разбросанным по его тетрадям, даже не заметив, что там отсутствует одно. Жорж, когда Люсьен одолжил ему почитать отцензурированный им блокнот, все еще мог видеть края страниц, которые была вырваны. Он рассматривал их мгновение, как будто, благодаря какой–то симпатической магии, они могли нести на себе записанные невидимыми чернилами откровения, уничтоженные Люсьеном.
Благочестивые заметки Люсьена начинались следующей записью:
«Единение в мысли на всех мессах: триста пятьдесят тысяч месс каждые двадцать четыре часа, четыре вознесения в секунду».
Далее следовали молитвы, размышления, стремления, благословения, послушания, ответствия, пожелания, искупления, восклицания, стремления, искупления, мольбы, созерцания — все было классифицировано по порядку получения индульгенций — неограниченных, на тридцать лет и тридцать сороковых, на семь лет и семь сороковых, на семь лет, на триста дней, и так далее; и отмечено, в каких случаях, когда для индульгенции имеют особые значения обстоятельства, места, намерения, положение (стоя или на коленях). Некоторые могли говориться по желанию, другие — только один раз на день или даже по определенным дням.
Одна страница блокнота содержала список очень больших индульгенций, но они были отмечены, скорее, в качестве поддержки на будущее. Там была, в частности, одна, установленная на 30000 лет для Александра VI [Родриго Б'oрджиа, 1431–1503, второй папа римский из испанского рода Борджиа], и другая, на 80000 лет, для Бонифация VIII [Бенедетто Каэтани, 1235–1303, папа римский с 24 декабря 1294 г.], подтверждённая Бенедиктом XI [Никколо Бокассини де Тревизо, 1240–1304, папа римский с 22 октября 1303 по 7 июля 1304 г.]. Но, увы! их можно было приобрести, одну — только в Венеции, а другую — в Падуе. Люсьен иногда мечтал над этими огромными цифрами, взятыми из книги, одолженной ему одной из сестер. Без сомнения, он тайно завидовал жителям Венеции и Падуи и, возможно, раздумывал, как несправедливо, что кто–то может приобрести такое количество индульгенций в один, так сказать, приём. Например, все земляки преподобного Антония могли сделать это в их случае чтением «Аве Мария» перед алтарем Богоматери в церкви августинцев; Однако Люсьен утешил себя, приняв решение побывать там, особенно впоследствии.