Особенная дружба | Странная дружба
Шрифт:
O Jesus, my sweet Saviour,
I come to offer you my heart
Like this lamb
So white and fine,
Like this lamb.
О Иисус, наш спаситель,
Я пришёл предложить тебе моё сердце,
Как этот агнец,
Что так бел и невинен,
Как этот агнец.
В тот же вечер церковный воспитатель рассаживал
Это был мальчик лет тринадцати, замечательно красивый. Правильные черты его лица были увенчаны необузданно кудрявой шапкой волос; их освещала ослепительная улыбка. Подобно мистическому ягнёнку из комнаты отца Лозона, он, казалось, предлагая самого себя для обожания. Его голые колени виднелись под подолом короткой красной мантии.
Конечно же, Жорж не впервые видел его, сидящего на противоположной стороне хора в первом ряду юниорской школы. На самом деле, он заметил его в начале семестра, когда участвовал в службе вместе с Люсьеном — мессе, которая должна была поместить его дружбу с Люсьеном под покровительство святого Тарцизия.
Стоя тогда рядом с настоятелем, совершающим причастие, Жорж держал поднос, и среди всех лиц, проходящих перед ним, освещённых отраженным от золотой зеркальной поверхности светом, его поразило именно его лицо. Но потом он видел того мальчика только на расстоянии, либо в церкви или в трапезной. Он всегда восхищался им, но как чем–то недоступным, и никогда особо о нём не думал, будучи полностью поглощенным Люсьеном. Однако теперь ему вдруг показалось, что им суждено узнать друг друга и что они уже сейчас, неожиданно, оказались связанными скрытыми узами. Тот факт, что в сей момент они были сведены так близко друг к другу, показался ему хорошим знаком на будущее, когда они без помех столкнуться лицом к лицу. Он спросил Люсьена, кто этот мальчик, чьего имени он даже не знал; тот оказался братом его приятеля Мориса Мотье, и учился в пятом классе.
Жорж никогда не шел к обедне с таким удовольствием, как на следующее утро. Лицом к нему сидел тот, кто впредь станет украшением всех его дней в Сен—Клоде — с той поры каждый день будет начинаться с его созерцания. К тайне прибавилось очарование. На деле, Жорж решил ничего не говорить об этом Люсьену. Ибо, подумал он, в состоянии ли Люсьен — в свете ли Общества Святого Детства, или в свете своей дружбы с Андре — понять обожание, которое было одновременно и страстным и платоническим?
В тот день у Жоржа были все основания благословлять обычай колледжа, согласно которому причастие принималось старшими и младшими школьниками вместе, скамейка после скамейки, чтобы объединить их в общем акте поклонения. Он поднялся, чувствуя возбуждение, двинулся вперёд. Тот мальчик, кажется, сознательно двинулся на встречу. Их разделял только Люсьен.
В тот же день на станции Жорж использовал разнообразные стратегии в попытке заставить Люсьена выбрать вагон, где находился тот мальчик, но когда ему это удалось, там не оказалось мест. Затем внезапная застенчивость не позволила ему выйти в коридор. Хотя его карманы были наполнены табелями лучшего ученика, заслуженными им за семестр, вид других мальчиков стал пугать его, и он почувствовал испуг даже оттого, что ехал третьим классом. Поначалу он искал того мальчика; сейчас он старательно избегал встречи с ним. От идеи быть рядом с ним, возникшей по его собственному выбору, он потерял самообладание. Тем не менее, когда поезд остановился в С., где, как он знал, жил Мотье, он исхитрился выглянуть из окна. Тот мальчик шел по платформе между Морисом и отцом Лозоном; он смеялся.
2
У Жоржа появилось чувство счастливой неожиданности, когда он вновь очутился под сенью собственного дома. Он восстановил владение над средой, бывшей его собственностью, но которая в отдалении начинала казаться ему незнакомой. Было приятно снова обрести это право по рождению, опять став сыном этого дома. Он больше не был Саргофагусом или Сардиной — прозвищами, производными от его фамилии, которыми иногда пользовались в колледже; он снова стал Жоржем де Сарром. И в самом деле, новая служанка запросто обратилась к нему, назвав монсеньором графом. Никогда прежде за всю его жизнь ещё никто не именовал его подобным титулом. Без сомнения, это потому, что он повзрослел.
Перед обедом он обошел округу с инспекцией. На руках он нес персидскую кошку; белое, похожее на огромный помпон, и с хвостом, как у белой лисицы, животное, увидев его, подмигнуло, дав знать, что признало. Неся кошку, Жорж подумал о юном Мотье, нёсшем ягнёнка.
Он был рад снова увидеть свою комнату: целая комната для себя одного! Он почувствовал себя свободным, не имея никаких сожалений по поводу общей спальни.
Он сел и сыграл гамму на своём пианино: небольшом пианино для маленького принца; его клавиатуры не хватило бы, чтобы вместить их с Люсьеном руки.
Над кабинетом его отца находилась его любимая библиотека: половина нижней полки была оккупирована Библией под редакцией Меночио [Джованни Стефано Меночио, 1575–1655, итальянский иезуит–библеист], в пятнадцати томах, в переплёте из красного сафьяна. Выше этого солидного фундамента располагались словари, стихи, романы и исторические книги. Рядом с ними стояла еще одна стеклянная витрина с антикварными книгами, с гербом де Сарров; но никто и никогда не открывал её. Жорж погрузился в кожаное кресло; удобнейшее кресло, в которое можно было позволить себе рухнуть с полной уверенностью. К черту кресла, к которым нужно относиться с пиететом, как те, что стоят в гостиной!
И, тем не менее, именно там Жорж был сильно тронут сочностью света, просачивающегося между шторами. Маленькие люди на узоре шелкового гобелена по–прежнему играли на своих флейтах, приветствуя его. Он был в восторге от картин. Иоанн Креститель, изображённый на картине ребенком, показывал какому–то святому поднятый в предостережении палец — казалось, он говорил: «Разве я не отличный парень?» А ещё там была пожилая аристократическая дама, играющая с маленькой обезьянкой; и паж, выглядевший, как всегда, так hors de page [независимо, фр.].
Мелкие монеты в шкафчике для медалей, казалось, были готовы вновь обрести изначальную чёткость своей чеканки, только ради него.
Глаза Жоржа, очистившиеся от аскезы Сен—Клода, вновь открыли для себя великолепие персидских ковров. Он восхищался разнообразием их мелких узоров, гармонией цвета, великолепной густотой их ворса. Он положил кошку на один из них, походивший на упавший и рассыпавшийся букет, чтобы посмотреть, как она уйдёт от него по цветам на ковре.
В столовой он побаловал свой вкус к пышности, включив две большие серебряные лампы. В корзине для фруктов лежал виноград; его вкус ещё не забылся. Было жаль, что этот фрукт было не слишком удобно включать в список дополнительной провизии в колледже; подобное требовало слишком много личных денег — наряду с сахарной пудрой, вишнёвой водкой и колотым льдом. Жоржу казалось, что он позабыл про всё это, и теперь у него не было недовольства оттого, что он увидел всё это снова.