Особенности национального сыска
Шрифт:
В комнате стоял какой-то едкий химический запах. Некоторое время мы завороженно и молча смотрели на тело человека, с которым еще два часа назад имели беседу, а я даже распивал водку.
– Ну что, я пошел вызывать оперативников, – нарушил молчание Дынин. – Никого сюда не пускать, руками ничего не трогать.
Он потоптался еще немного на месте, потом открыл дверь и вышел. Мы с Челобановым остались в бендешке. Еще минуту мы молчали, затем директор сказал:
– Владимир Александрович, я, видимо, воспользуюсь вашими услугами еще некоторое время.
– Зачем?
– Мне
– Мне тоже, – сознался я.
– Задержитесь в отеле хотя бы дня на два, пока это все не утрясется.
Мы посмотрели друг на друга, и я впервые за эти дни заметил в глазах Челобанова неподдельный страх.
– Хорошо, – сказал я. – Я остаюсь.
Было уже за полночь, когда наконец милиция, соблюдя все необходимые в таких случаях формальности, покинула отель. Мы с Дыниным сидели в кабинете Челобанова, совершенно выбившиеся из сил и внутренне опустошенные всем происшедшим.
– Что говорят менты? – спросил я Дынина.
– Так... Ничего, – тупо ответил капитан. – Протокол составили, труп осмотрели, показания сняли... Следователя я хорошо знаю. Майор Петухов из уголовки.
– Ты мне скажи, что они говорят! Как они расценили этот случай?
– Как? – удивился Дынин. – Как и должны были – самоубийство. Обстоятельства будут еще выясняться, но вообще следователь склоняется к этому. А ты что, другое мнение имеешь?
– Я пока ничего не имею, – ответил я. – Но если это самоубийство, то весьма странное.
– Так ты что, думаешь, это не самоубийство, что ли? – Дынин явно недоумевал.
– Да, кстати, – вступил в разговор до этого индифферентно молчавший Челобанов, – что заставляет вас склоняться к такой точке зрения? Какие у вас аргументы в поддержку версии насильственной смерти?
– Сразу скажу, что фактов никаких. Одни ощущения.
– На чем они основаны? – тут же выпалил вопрос Челобанов.
– На том простом банальном факте, что за два часа до этого прискорбного случая я пил вместе с покойником и не заметил никаких нюансов в его поведении и психологическом состоянии, которые говорили бы о склонности к самоубийству. Напротив, Пяткин производил ощущение уверенного в себе человека, которого такая вещь, как увольнение, мало могла смутить. Более того, его не смутила даже угроза Дынина об официальном преследовании...
– Вова, ну как ты можешь что-то утверждать?! Ты же был пьяным! – снисходительно заметил Дынин.
– Что Вова?! – неожиданно взвился я. – Я уже тридцать пять лет Вова! И из них половину я пьяный. К твоему сведению, я давно уже в пьяном виде соображаю лучше, чем в трезвом! Все свои расследования я проводил именно в таком виде! И все свои открытия делал именно «под мухой»! Включая, кстати, и раскрытие самого Пяткина как отравителя. У меня фантазия работает лучше после стопки-другой.
– Вовка, ну ты... не загоняйся, я ведь так просто сказал... Что ты кипятишься-то? – пошел на попятную Дынин.
– Да не кипячусь я, просто сегодняшний день меня доконал. Думал, что дело уже закончено, а тут такая история...
– Значит,
Затем он неожиданно хлопнул рукой по столу:
– В таком случае я официально прошу вас, Владимир Александрович, продолжить расследование или начать его заново – это уж как вам будет угодно. Если Пяткина убили, я прошу вас найти убийцу, если нет – найти реальные доказательства того, что самоубийство действительно имело место.
– Полагаю, – сказал Санчо после некоторой паузы с деловито-улыбающимся взглядом, – что условия нашего сотрудничества можно оставить прежними.
– Согласен, – сказал я и поднялся. – В общем, я устал и хочу принять горизонтальное положение. Иначе я засну прямо здесь.
– Да, и мне тоже пора, – сказал Дынин. – А то Лизка, наверное, черт знает что думает.
Покинув кабинет Челобанова, я попрощался с Дыниным и, терпеливо дождавшись лифта, поднялся к себе в номер, еле дополз до кровати, брякнулся на нее и тут же заснул мертвым сном.
Проснулся я рано утром со страшной головной болью и невеселыми рассуждениями о пережитом. По-трезвому оценив сложность тех задач, которые вчера добровольно взвалил на себя, я пришел в еще большее уныние. По сути дела, постановку задачи можно было сформулировать с многочисленными «если». Все мои подозрения основывались на ощущении, что Михалыч не похож на человека, склонного к добровольному уходу из жизни. В свою очередь, эти ощущения я испытал, и Дынин здесь был совершенно прав, в пьяном виде. Кроме того, я плохо знал Михалыча как человека.
Но интуиция категорическим образом настаивала, что это именно так и есть. А я привык считаться с мнением этой склочной бабы, которая, справедливости ради сказать, крайне редко меня обманывала. И то в тех случаях, когда на ее мнение по объективным обстоятельствам нельзя было положиться.
«Если не мудрствовать лукаво, то какие версии надо отработать?» – спросил я сам себя. Учитывая, что за последний период жизни Михалыч напакостил многим, логика подсказывала, что убийцей мог стать человек обиженный. И мотив его – месть. Хотя, с моей точки зрения, даже если ты провел ночь на горшке – это не повод для убийства... С другой стороны, это лишь мое мнение, и люди бывают разные. За свою достаточно долгую жизнь я убедился в справедливости подобного утверждения. Убивали и по гораздо менее значимым причинам.
Не исключено, что убийца действовал в состоянии некоего аффекта. Однако это все же маловероятно, поскольку убийство было совершено достаточно изощренным способом. Следов борьбы, по заверениям экспертов, не было обнаружено. Единственным фактом, вызывающим подозрения, были несколько ссадин на ладонях Пяткина. Похоже, что в последний момент, оттолкнувшись от стола, за которым мы пили, Михалыч конвульсивно пытался ухватиться за удавку, тщетно пытаясь спасти свою жизнь. Такие случаи в истории самоубийств довольно часто наблюдались. Любовь к жизни все же самый сильный инстинкт у человека.