Особое подразделение. Петр Рябинкин
Шрифт:
— Так какие у вас будут критические замечания, уважаемый товарищ?
— Замечания есть, — сухо сказал Буков.
— Разрешите записать?
— Можно, — согласился Буков. — Первое: ты моргун! Нервная система у тебя не отлажена. При подаче жмуришься. В итоге бесприцельный посыл. Сила есть, но мандраж ее губит.
— А вы что, тренер? — смутился парень. Буков усмехнулся:
— Внимательно живу. Наловчился все угадывать. — Снисходя, добавил: Игроком я, конечно, был. У немцев даже иногда выигрывали.
— В международных участвовали?
— В дружеских.
— На работу сюда прибыли?
— Тепло тут у вас, не простудишься, — уклончиво сказал Буков.
— Не угодили климатом?
— Что жара, что холод — это только крайности природы. А я ко всяким неудобствам еще на фронте приучен.
— Значит, почет солдату?
— Моя солдатская служба рабочей была. При танковом корпусе в рембате гайки крутил.
— По-настоящему воевать не пришлось?
— Говорю, ремонтник. Получалось, конечно, в отклонение, а так — как в цеху.
— Выходит, повезло?
— Не без этого.
— А теперь кем будете?
— В дипломе написано: машинист экскаватора.
— Все ясно, — сказал парень. — На нас кидаться пришли. А что мы сделаем, если подъемные средства отсутствуют?
— Зачем кидаться? — добродушно сказал Буков. — Что я, пес или непонимающий? Посижу спокойно на тарифной, пока вы мне инструмент не соберете. К зажиточной жизни привык, но ничего, потерпим.
— Добытчик!
— А как же. Это в армии на всем готовом. На гражданке такого нет. Без самодеятельности не проживешь.
— Обедали?
— В столовую еще не ходил.
— И не надо, — горячо сказал парень. — Шашлык будет. Мы барана вчера купили. Угощаем!
Проведя полдня с монтажниками, Буков расположил их к себе дружелюбной манерой, вежливой внимательностью, с которой одобрительно выслушивал каждого, проявляя интерес к тому, что казалось на первый взгляд столь малозначительным и обыденным.
— Приятно, что вы с полным средним и все при специальности, — говорил Буков. — И в палатке живете аккуратно. Книг у вас тут много. Книга — лучшее удостоверение культурности человека. Кино я тоже, как вы, уважаю. Но книги чем лучше? Захотел по настроению — вот она при тебе, лучший приятель, если книга хорошая.
Расхваливая шашлык, Буков заметил:
— Пищу людям надо с талантом готовить, с азартом. Еда — она не только потребность организма, но и удовольствие, радость. Кто на еду только как на питание смотрит — люди унылые, малокровные. От них и дети не получатся.
Заметив, что его соображение о детях вызвало смех, Буков сказал строго:
— А что тут такого? В центральных газетах про гены пишут, у кого сколько их есть в наличности, тем числом они и передаются в наследство поколению. Обращают на это внимание общественности.
— А холостякам?
— Главное в жизни, ребята, не за удовольствием рыскать, а за счастьем. Сколько я людей знаю, которые себя промотали, потом очухались, спохватились. Пожилые, сироты. Инвалиды души.
— Строго осуждаете.
— По закону жизни.
— А просто так — что, нельзя?
— Из лужи тоже напиться можно.
— И всегда вы таким положительным были?
— Это только в электротехнике — либо плюс, либо минус. А в человеке все перемешано. По ходу жизни мусор на ухабах сваливается. Если глубокомысленно вдуматься, не только государство должно себя планировать, но и человек тоже.
— Значит, у вас личный план жизни имеется, на научной основе разработанный?
— А ты зубной комплект не показывай. Смешного тут нет. Человек должен себя наперед продумывать. И все зависит от того, какой диаметр кругозора. Есть граждане, которые сами у себя в ногах спотыкаются, а жалуются планета наша для них недостаточно благоустроена.
— Выходит, вы сильно идейный товарищ!
— В норме, — усмехнулся Буков.
— Это как же понять?
— А так и понимай — уверенный в людях, и все…
Вечером, поужинав обильно бараниной, сидя с монтажниками в палатке, Буков говорил:
— Вот вы, ребята, молодое поколение в том возрасте, что мы, когда на войну уходили. Все вы целехонькие, неповрежденные, ладные, веселые, озорные. А вот нет у вас такого озорства, чтобы не только начальство ругать, как вы его сейчас правильно ругаете за недостачу монтажного оборудования, а самим выкинуть такое, чтобы начальство удивить самостоятельностью, инициативой.
— Толкаешь, Степан Захарович, чтобы тебе поскорее начать кубики брать!
— В комплексе и это будет, если скоро машину соберете.
— А ты нас не уговаривай. Мы и так сверхсознательные!
— Бессознательные сейчас только жулики и тунеядцы. А вы обыкновенные ребята, но только воображения у вас нет.
— Как нет? Вон Генка воображает, что он тенор!
— Я, ребята, сам веселый, — мрачно сказал Буков. — Но есть веселье от пуза, а есть от сердца. Это когда другому от тебя весело становится. Вот, например, так было. Подъехал я на своем персональном мотоцикле к поврежденному на поле боя танку. Кинулся в люк. Осматриваюсь. Командир танка лежит на казенной части орудия, весь мокрый от крови. Механик-водитель тоже покалеченный. Сплошной санбат. Но мое дело ремонтное. Ковыряюсь, устраняю повреждение. А время — уже ночь. Подошли немцы на тягаче, нацепили на нас трос и поволокли к себе. Орудие в башне заклинено, боеприпас к пулеметам израсходован, гранаты я еще раньше покидал, когда немцы на нас трос цепляли. Для инициативы какие возможности? Из личного оружия пострелять или в рукопашной — то же самое от фашистов получить. Прошу полуживых танкистов повременить с окончательным решением до последней крайности. Перспектива одна — ремонт сделать, вернуть машине силу.