Особое подразделение. Петр Рябинкин
Шрифт:
Производительная работа металлургических печей достигается наличием сырья однородного состава.
Поэтому можно смело назвать работу машиниста экскаватора ювелирной, когда он не допускает попадания богатых руд в бедные или окисленных руд в сернистые.
Но только эти ювелиры работают инструментом, способным перемещать горы. И в опытных руках стальная полая глыба ковша обретает чувствительность человеческой горсти, копаясь и выбирая в забое сортные куски руды, брезгливо отгребая пустую породу.
Но дело тут не только в умении, а в совести добытчика.
В
Раздельная сортовая добыча руды в забое со сложной геологической структурой требует от машиниста экскаватора такого же искусства, как, скажем, от пилота бомбардировщика умения проделывать фигуры высшего пилотажа, назначенные истребителю.
И когда Фырин в ярости выскочил из кабины экскаватора, Буков, благодушно улыбаясь, объявил:
— На пол-литра! Разберу и свалю за пять с половиной минут. Засекай время.
Фырин ошеломленно сказал:
— Часов нет.
— На, держи мои!
Буков не справился за обещанное время. Сказал опечаленно:
— Значит, с меня причитается.
— Осрамился на людях, — осуждающе произнес Фырин. Посоветовал: Больше не заносись.
— Не буду, — пообещал Буков.
И когда зрители разбрелись по местам, подсмеиваясь над неудачей Букова, Буков, помрачнев, сказал Фырину:
— Ты понимаешь, почему я зашился?
— Не сдюжил, и все.
— Не думал, что такая каша в самосвал повалена, на перелопачивание главное время ушло.
— Хорош, — сказал Фырин. — Значит, ты всего-навсего хотел меня обличить? Так я понимаю?
— Так, — согласился Буков.
— А пока что себя перед людьми осрамил!
— Лучше себя, чем тебя.
— Это почему же?
— Для своей пользы.
— Хочешь, чтобы я из бригады ушел?
— Отнюдь.
— Но ты меня все ж таки унизил. Хоть с глазу на глаз, а унизил.
— Правильно, — сказал Буков. — Унизил.
— Все равно что по морде дал.
— Значит, дошло, — обрадовался Буков.
— Так как же я после этого могу с тобой ладить?
— А просто! Дай сдачи?
— То есть как это? — ошеломленно осведомился Фырин. — На хулиганство толкаешь?
— Зачем? Перекрой по сортности, только и дедов.
— Вот ты какой политик!
— А ты думал…
— Хитрый!
— В обнимку со всяким не привык жить.
— А со мной не собираешься?
— С первого дня, как обставишь. При всех шапку сниму. И братский поцелуй в щечку.
— Шутишь!
— Зачем! Кто кого. По обоюдному сговору.
— Ладно, — сказал Фырин, но чтобы без официальности. Между собой.
— На одном самолюбии? И без всякой гласности.
Эта не известная никому борьба двух машинистов длилась почти три недели. И все-таки Фырин не смог превзойти выработки Букова. И однажды он признался
— Не дотянуться мне до тебя, Степан. Извелся весь. Все тянуло без перелопачивания пару лишних ковшей свалить в машину, но рука немела. От совести.
Буков протянул руку Фырину, сказал, осипнув от волнения:
— Ну, Игнат, сильный же ты оказался, самого себя пересилил! По-человечески ты меня обставил. Факт! Себя же в кулаке зажал, не дрогнул.
— Мучался, — сказал Фырин. — Думал в ночную уйти. Но не от тебя, от себя сбежал бы. Ну вот, решил начистоту. Для ясности.
— А я ведь тоже душой болел, — сказал Буков. — Осуждал себя. Вгорячах велел тогда шоферу из самосвали рудную массу вывалить. А может быть, пересортица получилась оттого, что у тебя, допустим, дома какая-нибудь беда, неприятность, и от этого рассеянно выемку вел. А я сразу накинулся, не по-товарищески. Ну, извернулся, когда твое обиженное лицо увидел. Словчил. Чтобы поправиться, что ли.
Фырин произнес задумчиво:
— Помню случай. Перебежку делал первый раз под огнем и второпях задницу горбом задирал. Так отделенный каску с себя снял и зад мне ею накрыл. Тоже был правильный человек. Не сказал, что я от страха корчусь, обшутил для бодрости.
— Я тоже правильными людьми обученный, — сказал Буков. — Ночью надо было к поврежденному на поле боя танку добраться для его ремонта. А немцы трассирующими снарядами по нему лупят. Говорю старшине: «Давай обождем, пока огонь прекратят». А он мне: «Немцы дураки, нам направление, где танк стоит, подсвечивают. Удобство создают. А ты: „Обождем“. Надо случаем пользоваться». Ну и доползли. А он чего, старшина, опасался? Чтобы немцы окончательно танк не разбили. Поэтому и торопил. А про подсветку для бодрости тоже выдумал.
— Душевный, значит, человек.
— А как же. Человек человеку не фигурой на всю жизнь запоминается, а тем, чем он людям светит.
— Это точно, — кивнул Фырин. Помолчал, объявил: — Но все-таки я тебя через пару месяцев снова вызову.
— Можно, — согласился Буков. — Только оформим на бумаге по всем статьям. — Усмехнулся: — Я лично большой любитель на людях чествоваться.
Но Букову не довелось выполнить свое обещание Игнатию Фырину…
Миллионотонная ледовая лавина ползла с нарастающей силой, сокрушая на своем пути все. Тугоплавкий древний лед с вмерзшими в него валунами мог вторгнуться в русло горной реки, перегороженной бетонной плотиной водохранилища, питавшего всю ирригационную систему долины.
Чтобы предотвратить бедствие, надо остановить лавину, выворачивающую каменные утесы скал, словно ветхие пни. Но это невозможно. Оставалось одно: изменить направление ее движения, расчистить путь для лавины, отвести ее в глубокое ущелье, куда она бы низвергалась, разбиваясь вдребезги.
Военно-инженерное подразделение, подрывники-буровики, горняки, механики, водители были направлены на горный плацдарм, где должно было свершиться сражение с лавиной. И Буков тоже получил назначение туда. Явился он обратно на рудник, отощавший, только через месяц. Как-то смущенно, неохотно рассказывал о себе: