Особое подразделение. Петр Рябинкин

Кожевников Вадим Михайлович

— Этот Сережников хоть и машинист и работа у нас тяжелая, но он без полгода инженер. В общественном конструкторском бюро — фигура. Видали, как четко по мячу лупит? Баллистика! А она на чем? На одном расчете держится. У нас на батарее студент бывший служил, так он на орудийном щите сначала мелом все предварительные выкладки запишет, а потом только, поглядывая на них, огонь ведет, что ни залп — попадание. В панораму глядел для удовольствия, полюбоваться на результат.

Говорил мечтательно:

— Красиво рабочий народ у нас в спортивном снаряжении выглядит. Ну прямо живые

статуи. Значит, сейчас, при механизмах, труд фигуру не портит. А при дальнейшей автоматизации без физкультуры не обойтись.

Но сам Буков спортом пренебрегал. Объяснял:

— Я уже старый.

На улицах поселка вдоль тротуаров всюду посадки роз.

Буков, гуляя, рассуждал:

— У всякого времени свои возможности. Для прохожих сейчас эти розы нормальные насаждения местной растительности, а вот мы, бывало, на фронте брустверы на траншеях овсом засевали для маскировки и для красоты тоже. И очень жалели, когда снарядами зелень портило. А тут вот днем в жару поливочной машиной обрызгали кусты. Капельки воды, остающиеся на листьях после такого полива, собирают солнечные лучи, как все равно махонькие увеличительные стекла, и обжигают растение. Значит, допущена глупость.

В нашем подразделении солдат, бывший лесник, служил. Так он, как начнут деревья валить для блиндажных накатов, на своих с винтовкой наперевес со слезами кидался, если не спелое дерево валили, а такое, которому еще жить и жить следует. Так ротный, вместо того чтобы этого солдата как следует прижучить, старшим его назначил при заготовке накатов. Вот что значит уважать природу во всех случаях, даже тогда, когда неизвестно, сколько тебе самому отпущено дней, а может, часов жизни!

Вечером Буков шел в клуб и там играл на пиво в шахматы, ради умственной гимнастики.

Постоянным партнером у него был Кудряшов.

Буков говорил, задумчиво глядя на доску:

— Ты меня с моим ходом не торопи. Глубокомысленно привык все обдумывать, не как ты! Тебе на что следовало бы курс держать? Надо мощности горнодобывающей техники усиливать, а численность людей этим сократить. Вот где выгода. А ты только с одной стороны на дело смотришь. Правильно, но не окончательно.

Ты докажи счетной машиной: мощная техника добычливей выходит, доходней. Она оптимальная. А когда ты свою кибернетику на старую технику ориентируешь, это все равно что на тачку спидометр ставить. Ты только по профилю своего института борешься. Думаешь, плохие люди, сопротивляются, не принимают дельных предложений. Вовсе нет. Старая техника сопротивляется. Вот твой главный противник, по нему и бей. Доказывай.

— Так вы что, против?

— Зачем? За! Но надо во всем комплексе вопрос ставить. Вашему одному проектному бюро это невмочь. Выходите на головной институт совместно, во взаимодействии всех наших подразделений производственных. Тогда это будет сила.

Ты вот и в шахматах на два хода вперед мыслишь. Туру конем свалить. А я пешечками, пешечками твоего коня, между прочим, могу скушать, но побрезгую, ради стратегического превосходства.

Вздохнул, отхлебнул пива, сообщил: — На парткоме вчера решение приняли — поддержать применение математических методов и вычислительной

техники для оптимального планирования транспортных работ и горных при добыче различных сортов руды. Но с одним моим критическим замечанием: чтобы мощность добывающей техники и транспортных емкостей тоже была оптимальной.

Прикрикнул строго:

— Нервный ты тип, вот кто! Садись обратно. Терпи. Через пять ходов унижу. — Заметил сердито: — Ты меня своими вспотевшими руками за руку не хватай. Это Кузьма Авдеевич предложил. А я что, сидел в сторонке у окна, курил втихаря в форточку. Только слушал.

Перед тем как лечь спать, Степан Захарович Буков самолично выгладил брюки выходного костюма, вычистил ботинки, постирал носки, завел будильник, повесил на спинку стула спецовку, рядом поставил брезентовые сапоги, погасил свет и некоторое время посидел у открытого окна с грустным, меланхолическим выражением на лице, какое бывает у человека, когда он остается наедине с самим собой.

* * *

С определенного момента горняки заметили, что Буков вдруг повадился в свободное время кататься на электровозе. Вначале предположили, что в основе тут лежит чисто производственный, деловой интерес к железнодорожному рудничному транспорту, от четкости работы, которого все машинисты экскаваторов зависят.

Но потом обнаружилось: почти всю сырую, дождливую зиму Буков сопровождал машиниста электровоза до дому на некотором почтительном отдалении. Летом ходил с машинистом электровоза рядом. Но уже к осени стал робко брать девушку под руку.

На работу он приходил уже не в спецовке, а в костюме, переодевался в забое, а костюм укладывал бережно и ящик под сиденье.

Однажды директор рудника и главный горняк комбината явились в забой, вызвали из машины Букова и стали жать руку:

— Поздравляем, товарищ Буков, сердечно, от всего коллектива комбината!

Буков смутился, покраснел, зашаркал ногой, произнес, осипнув от волнения:

— Мы, конечно, еще официально не объявлялись, но день уже назначили. Так что приглашаю от своего лица и от Мусиного тоже.

— Ты о чем? — обиделся механик карьера. — Мы тебя с указом, с высшей наградой! Женишься, что ли? Ну и пожалуйста. Тоже приветствуем. В комплексе, значит…

Ученые утверждают: психика человека — это совокупность воли, настроений, чувств, эмоций, привычек, черт характера, мировоззренческих взглядов.

По моему личному убеждению, Степана Захаровича Букова можно, не сомневаясь, причислить, на основании его поведения во многих критических моментах жизни, к личностям психически выносливым, стойким.

Но тут он, хотя пламя зноя даже в тени было нестерпимым, зябко поежился, поспешно застегнул пуговицы на воротнике спецовки и вдруг вытянулся, замер, держа руки по швам, вздернув подбородок и устремив взор на обрывистый трехсотметровый борт родного карьера, зашевелил беззвучно губами. Хрящеватый, острый кадык его судорожно задергался, но что он хотел сказать, так никто и не услышал. Коля Чуркин принес в кружке воды. Буков пил ее как лекарство, морщась, проливая на грудь. Потом утерся, произнес, запинаясь, взволнованно: