Особый талант
Шрифт:
— Бывает. За тебя.
Теперь Юлька смотрела на него задумчиво. Ему в голову неожиданно пришла мысль, что вот такой же взгляд у нее должен был бы быть, если бы он предложил ей выйти за него замуж. Сосредоточенный, обращенный в себя и в перспективу.
— А что хоть за издательство? Богатое?
— Ну все относительно. Но не бедное. Я не буду… — он хотел сказать, что не будет открывать ей всех тайн, подразумевая под этим выходку своего предшественника, говорить о которой было неприятно, хотя он лично не имел к этому никакого отношения, но за прошедшие дни неоднократно вынужденный отвечать на разные вопросы
— Растешь, значит. Платить-то хоть много будешь?
— Договоримся, я думаю. Был бы человек хороший.
— А я хороший человек? — спросила Селиванова, заглядывая ему в глаза.
— Даже очень. По крайней мере, грудь у тебя выше всех похвал. Ну и еще кое-что.
— А голова?
— И голова красивая.
— Спасибо за комплимент. Но вообще-то, я про содержимое. Я хороший бухгалтер. Возьми меня к себе, а?
Такого он не ожидал. Заводя разговор, он рассчитывал на то, что Юлька подыщет ему хорошего специалиста, и не более того. А взять ее на работу… Этого он как-то не планировал. Даже в голове не держал такого. Он сразу вспомнил, как с ее помощью они кинули ее бывший банк. Как бы там ни было, а фактически она предала своих бывших хозяев. А предавший единожды…
— Ты не бойся, — сказала она, как будто прочитав его мысли. — Я тебя не подведу. Во всех смыслах. По крайней мере, я тебе не чужой человек. А это лучше, чем брать очень хорошего, но незнакомого.
— Неожиданное предложение. А там что? Разонравилось?
— Надоело. Брокеры эти чмокеры. Гоношатся чего-то, договариваются, сделки из воздуха. Ничего основательного. Ну какие сейчас ценные бумаги, а?
В конце концов, это не самый плохой вариант. Ему действительно нужен свой человек, на которого можно положиться. А на кого он еще может положиться, как не на любовницу? Во всех смыслах.
— Договорились! Когда можешь приступить?
— Завтра напишу заявление. То, се… Недели две начальство точно промурыжит. Потерпишь?
— Уже терплю до завтра.
— Ну-у… — она улыбнулась. — Потерпи. Не пожалеешь.
28 января. Москва. 10 час. 30 мин
Юлька позвонила, едва он уселся в свое директорское кресло, и елейным голосом спросила, не передумал ли он после вчерашнего разговора. Так двусмысленно спросила, что понимай как хочешь — не то по поводу постели-аэродрома, экскурсия по которой была обещана на сегодняшний вечер, не то по поводу работы. Он, усмехаясь в трубку, ответил:
— Нет, не передумал.
— Я так и предполагала. Так, на всякий случай позвонила. Заявление уже написала. Где вечером встретимся? У меня?
— Если приглашаешь.
— Уже пригласила. В семь нормально?
— Вполне. Если ты к этому времени свою родню проводишь.
— Уже проводила. Шампанское с утра на льду стоит. А я как на сковородке. Не задерживайся, а?
В ее голосе слышалось неподдельное волнение, передавшееся Пашкову. Сильна… Неужели и правда так ждет? Это приятно. Но такие откровения его смущали, заставляли усомниться в искренности. Может быть, поспешил он с согласием принять ее на работу?
— Не задержусь.
Едва он положил трубку, как в кабинет вошла секретарша с круглыми глазами.
— Виталий Никитович! К вам там пришли. Из ФСБ.
Она проговорила «феэсбе», смешно коверкая буквы. У нее, как успел заметить Пашков, была такая манера. Шутила она так, что ли? Или вообще у нее с грамотешкой проблемы? Только сейчас эта проблема занимала его меньше всего.
— Так пригласите. И чаю дайте.
Вчера и выпил-то немного, а с самого подъема пить хотелось неимоверно. Выпил уже, наверное, литра полтора всякой жидкости, а жажда все не отступала.
— Здравствуйте, — сказал вошедший в кабинет примерно его возраста мужчина. Говорил он несколько в нос, неразборчиво, отчего голос казался глуше и тише, так что приходилось напрягать слух и, так получалось само собой, внимательнее прислушиваться к словам. — Я капитан Горохов.
— Здравствуйте, — без излишней приветливости ответил Пашков.
Вот и сбылось предупреждение Маратова.
— Почему вы не спрашиваете, зачем я здесь?
— Да сами скажете. Как вас зовут?
— Петр Евгеньевич. Правильно, скажу. Точнее говоря, спрошу. Пока только спрошу.
— А потом допросите?
— Все может быть. Вы Соснина знаете?
Если бы Пашков не был готов к тому, что как раз в эти дни ему зададут такой вопрос, он бы, скорее всего, обвис в своем кресле сдутым воздушным шариком.
— Вы имеете в виду Матвея? Скорее знал. Похоронили его недавно.
— Какие отношения вас связывали?
— Интересно. Вы не первый задаете мне такой вопрос за последнее время.
— А кто еще задавал?
— Даже не понял толком. Бандит какой-то, что ли. Сразу после похорон. Кстати, я вас там видел. Я имею в виду на кладбище. Вы там поодаль стояли. Около могилы.
— Вы наблюдательны, — с явным неудовольствием должен был сказать Горохов, трогая узел галстука.
— Отвечу вам то же самое, что и тому типу. Матвей меня консультировал по некоторым вопросам. Это мне нужно для моих книг. А вообще, мы с ним приятельствовали.
— На какой почве?
— А вот на этой самой. Он мне кое-что рассказывал. Ну, выпивали иногда. Могу я вас спросить, или только вы задаете вопросы?
— Попробуйте. Постараюсь ответить, если смогу.
— Чем вызван такой интерес к Матвею? То есть я знаю, конечно, что его… Что он погиб, когда брали его квартиру. Не знаю только почему. Что он такое наворотил, что даже ко мне… э-э… возникают вопросы.
— Терроризм. Угон воздушного судна, — сухо ответил Горохов и задал следующий вопрос: — Вы знакомы со Злоткиным?
— Злоткин? Подождите. Боря Злоткин? Конечно знаком. Как раз на похоронах и познакомились. Точнее говоря, на поминках. Он откуда-то из Тверской губернии, если не ошибаюсь. Просил помочь устроиться в Москве. Они с Матвеем вместе служили.
— Ну и как? Помогли?
— Телефон свой я ему оставил. Он мне звонил как-то раз. Договорились встретиться, хотя на тот момент я ничем особым помочь ему не мог. Зато теперь… Я с понедельника директорствую тут. Практически случайно.