Останется с тобою навсегда
Шрифт:
Наконец-то аппарат "задышал". Степан улыбнулся:
– Слой Хивисайда до звезд поднялся нынче.
Я не знаю и никогда, должно быть, не узнаю, с чем "едят" этот самый "слой Хивисайда", но коль Степа произнес эти два магических слова - будет надежная связь с Большой землей.
– Шифровать?
– спрашиваю тихо-тихо, боясь спугнуть удачу.
– Ага.
Идет час, другой, я подремываю, время от времени поглядываю на Степана.
– Вот, отстучали, - радист сует мне бумажку с колонками шестизначных цифр.
Наклонившись над костром, я расшифровываю радиограмму. Штаб Северо-Кавказского
Дать цель! Я расталкиваю штабного разведчика:
– Иван, нужна срочно площадка для приема небесного груза.
– А? Что? Есть связь? Иду!
Звонкая морозная ночь. Под ногами поскрипывает снег; чем ниже спускаемся, тем становится его меньше. Стараюсь не отставать от разведчика, шагающего свободно, легко. Пересекли копаную дорогу, прошли дубовую рощу. Иван вывел меня к поляне, эллипсом легшей меж высокими соснами. Обхожу ее вдоль и поперек. Да здесь не только "У-2", но и "Р-5" сядет за милую душу!
Утренней связью радист отстучал "цель". Перед рассветом нам сбросили продукты на парашютах-торпедах. Они со свистом падали на снег, поднимая белые фонтаны.
В нашей клетушке в девять квадратных метров тесно: командиры и комиссары отрядов самолично пришли в штаб с ежедневными рапортами. Сами пришли, а ведь могли прислать связных. Но как не прийти, если на расстеленных плащ-палатках лежат мешки с сухарями, ящики с концентратами, картонные коробки с салом... Алексей Петрович дотошно просматривает списки личного состава отрядов от первой фамилии до последней. Набросился на командира второго отряда Кривенко:
– Кузьма Николаевич, побойся бога! Людей похоронил трое суток назад, а из списка не исключил.
– Нужен же какой-то резерв, Алексей Петрович.
– Получишь, обязательно получишь, но только для тех, кто пойдет на боевые операции.
Радист, глядя на меня, пальцем постукивает по циферблату своих часов. Ну и бежит время! Скоро семнадцать, через час надо выходить на связь. Я шепнул комиссару: "Уводи всех и распределяй продукты. Я подойду".
Написал подробный рапорт на имя командующего фронтом генерала Петрова. Старательно и долго шифровал его тем кодом, который знали только я и комиссар.
– Отстучи, Степан. Что примешь - принесешь мне.
Захар был мастак в дележке продуктов: лишнего не даст, но положенное отвалит с точностью чуть ли не до грамма. На этот раз слышу возбужденные голоса, и громче всех - бас Кузьмы Кривенко.
– Что за шум, а драки нет?
– пытаюсь остудить пыл шуткой. Взгляд, которым встречает меня комиссар, понимаю без слов: боевой продовольственный резерв остается при штабе бригады!
– Это почему же?
– Кузьма настойчив.
– Потому, что кое-кто больно щедр на него. Боевые группы продуктами будут снабжаться у нас. Ясно?
– Ясненько. Пойдем ныне налегке.
– Кузьма бросил за плечи увесистый мешок с концентратами, крикнул своей команде: - Чего стоите? Сказано, шагом арш!..
Комиссар заранее нашел тайник - сухие барсучьи норки. Мы вдвоем перетащили туда продукты, защитив их от мокрени противоипритными пакетами, замаскировали.
Возвращались в лагерь. Последние закатные лучи стерлись с пика Басмана. Я
– Что там стряслось?
– Иди, Степан, иди.
– Захар что-то положил в карман дубленки, растерянно глядя в сторону.
– Почему молчишь?
– Я подошел к нему.
Он протянул мне радиограмму.
Мою маму убили.
Захар что-то хотел мне сказать, но я жестом остановил его. Пошел к Барсучьей горке, прислонился к холодному камню. Ходил по тропам, теснимый горем, которое все окружающее делало чужим и враждебным. Только к утру вернулся в лагерь, улегся между комиссаром и начальником штаба. Они придвинулись поближе, грея меня спинами.
Через день на наш лагерь обрушился огонь карателей. Задымился откос желтого известняка - густо шмякались мины. С моим ординарцем Семеном, осыпаемые сухим крошевом, бежали мы вдоль Донги по зыбкому гравию. На той стороне за дубняком густо застучали автоматы.
– Наши, скорей туда!
– закричал я.
Продираясь сквозь орешник, мы выбрались на чаир. Здесь пылала немецкая машина.
– Лягай, командир!
– Семен упал на землю.
С карателем я столкнулся лоб в лоб. В его белесых застывших глазах стоял страх. Дряблое бритое лицо в угрях; фонарик с лопнувшим поперек стеклом болтался на пуговице черной шинели. Я не успел выстрелить первым...
2
...Море, залитое лунным светом, то надвигалось на меня, то куда-то пропадало. Держали меня цепкие руки. Семен упрашивал: "Да товарищ командир, не трэба так, бо звалитесь з самолета. Воно же море, не земля..."
* * *
Ни дней, ни ночей. Утеряно ощущение времени и пространства. Все застыло в неподвижности. В голубовато-сером мареве, куда меня окунули, лишь изредка двигались плоские тени, то приближаясь, то удаляясь от меня. Единственный раз распахнулось бездонное чистое пространство с плывущим на меня золотистым шаром. На нем с протянутыми зовущими руками стояла моя мать. Я рванулся к ней навстречу, но сил недостало высвободиться из цепко державшего омута. А шар медленно уплывал, растворяясь в пепельном безмолвии... От жгучей боли открыл глаза. На меня навалился свет такой яркости, что я остро ощутил свою наготу. Захотелось упрятаться от кого-то, так втиснуться в какую-нибудь щель, чтобы никому не было ко мне доступа. Я сжался в комочек, пытаясь освободиться, уйти от давящего многотонного груза, все мое "я" превращавшего в ничто...
Иногда меня точно втягивали в глубокий люк, наполненный парниково-удушливым теплом. Я всем существом своим сопротивлялся, но что-то было сильнее, и оно уволакивало меня в качающуюся духоту. И все же в этом призрачном существовании в глубинах сознания временами вспыхивало ощущение реальности бытия. Это был голос. Он что-то вещал, не знаю что, но он был, был рядом, как моя собственная частица. Как спасительный якорь, не позволявший оторваться от своего берега. Я не был один-одинешенек в бездне... Выбравшись из нее, я увидел Семена, живого Семена Ивановича. Глаза его, обведенные темными кругами, жалостливо смотрели на меня: