Останется с тобою навсегда
Шрифт:
Меня поместили в просторную комнату в два светлых окна, за которыми виднелись горы. И слышался зовущий шум реки. Сосед мой - одноногий капитан Кондрат Алехин. Глаза у него шустрые, голос подсажен - посипывает.
После завтрака врачебный обход. Ждем Ксению Самойловну. Вот-вот раздастся стук ее каблучков. Идет... К нам? Мимо. Секундная стрелка на моих трофейных часах совершает круг за кругом, а шаги ее то приближаются, то удаляются. Минуты почему-то длинные-длинные.
– Здравствуйте, товарищи офицеры!
К кому
Я преклоняюсь перед ее врачебной смелостью. Она обнаружила у меня в межплевральной полости застрявший осколок кости. После резекции двух ребер удалила его и, выкачав гнойную жидкость, ввела туда какое-то масло. Свершилось чудо. У меня окончательно спала температура, впервые после ранения появился аппетит.
Она прослушивает меня - я вижу ее глаза, они совсем рядом и ласково смотрят на меня.
– Одевайтесь, Константин Николаевич, я вами довольна. Теперь поработает наш климат. Потренируйтесь в ходьбе по корпусу, и я вас выпущу на свет божий.
Меня учили ходить. Я сел на кровать, поддерживаемый нянькой и сестрой. Свесил худые ноги с острыми коленками - они казались пудовыми. Первый шаг, второй...
– закачались стены, вспотел, нательная рубашка прилипла к телу.
– Хватит, сестра!
– Нет-нет, сегодня идем от кровати до окна и обратно.
Через день маршрут мой удлинился: от постели до самого сестринского поста. Раненые чуть ли не по ранжиру выстроились вдоль стены:
– Топай, топай, доходяга!..
Прошла неделя, и я уже не нуждался в поводырях. Не спеша одолевал дорожку от отделения до старой чинары. В ее тени лежал длинный обрубок дерева, отполированный солдатскими задами. Тут и перекур и "брех-бюро".
Заскучал. Все чаще посиживал под чинарой с Кондратом Ивановичем.
– В добрые руки попал ты, подполковник. Еще Гитлера будешь доколачивать. А мне - все, хана! Еще там, в горячке, отчекрыжили ногу. Поторопились, - зло ударил по костылям.
– Теперь протезы делают.
– А на хрена они мне...
С утра лил мелкий дождь, тоскливый. Потом из-за гребня горы ударило солнце. Высоко парили орлы. Они не такие, как у нас в Крыму, покрупнее.
– Курнешь, может?
– Кондрат дал тонкую папироску.
Затянулся - слезы на глазах.
– Ничего, обвыкнешь. А все же немцев шуганут на Смоленском направлении.
Молчу, не хочу спорить, надоело. Утром наспорились. Я ему доказывал:
– После Днепра нажмут на Крым, на Одессу.
А он:
– Ерунда! Стратегия, стратегия! Ты ни черта в ней не разбираешься. Сталин не позволит жить Гитлеру в трехстах километрах от Москвы. Дошло?
– Не обязательно. Наши как двинут на румынскую границу - сожмется Гитлер, уберет московский кулак, как курский убрал.
– Скажешь тоже - "убрал". Под корень резанули - за Днепром аукнулось.
– Резанули, верно. Но пойми - наши на Киев глядят!
Разворачиваем карту. Он в свое место тычет, а я в свое.
А если подумать, у нас и спора тогда не было. Я о Крыме тужу, а он о Смоленщине, о глухой деревушке за Днепром, где остались его старики...
Как-то он заскакивает в палату, костыль прочь:
– Ура! Фрица за Таганрог поперли!..
От таких вестей зуд нетерпения: скорей бы отсюда.
А если к финалу не попаду? Как же тогда? Тяжелые камни с поля со всеми таскал, в стужу пахали, а вот как зеленя пойдут - не увижу?..
За мостом, у подножья горы, - большая поляна. На ней я и набирался сил. Хожу, хожу. Считаю шаги, с каждым днем их больше и больше. Шесть раз обошел поляну, теперь надо семь, восемь... Пусть покой вокруг, тишина первозданная и твой мир ограничен: безоблачное небо, перевязочная, где радуются заживающим ранам, как удачной атаке, палата и друг по несчастью Кондрат. Ты кончил ужин? Шагай на свою поляну, и чтобы десять кругов, не меньше.
Наши войска освободили Мелитополь! А потом как гром среди ясного неба: Тамань - наша! Коса Чушка - наша! Впереди Керчь. Все к черту!
Бегу к старику хирургу, теперь он лечит меня. Ксению Самойловну назначили начальником госпиталя. Доктор выслушал, остро глянул на меня сквозь толстые стекла очков:
– Решил? В драку?
– А я больше ничего не умею.
– Это точно, ваше поколение драчливое!..
Ошеломленно смотрю на него.
– Не таращи понапрасну глаза... герой!
– Я-то себя лучше знаю.
– Еще бы! Куда уж нам. Подумаешь - полвека лечим.
– Доктор уткнулся в чью-то историю болезни.
Побежал к начальнику госпиталя:
– Ксения Самойловна, умоляю, пошлите меня на гарнизонную медицинскую комиссию.
– Да вы что - белены объелись?
– Не пошлете - удеру.
Она рассердилась:
– Ну и комиссуйтесь, только потом пеняйте на себя!..
Гарнизонная военно-медицинская комиссия меня забраковала. На продуктовой машине добрался до госпиталя. Садами вышел на свою поляну - ни с кем не хотелось встречаться. Стою у подножья крутой горы, на вершину которой я часто смотрел из окна палаты, думая, одолею ли я ее когда-нибудь. А если сейчас?
Тропа крутая. Силы распределяю расчетливо. Дыхание зачастило, но высоту взял с ходу. Простор вокруг - в дымке видится город. От земли со щедрым высокотравьем несет ароматом, как от чана с суслом, где варится церковное вино кагор.
Сомнения, сомнения... А если окружная забракует? Куда тогда?
4
Стою у вагонного окна. Мелькают телеграфные столбы, медленно уплывают дали синегорья. Хлопок между арыками, кукурузное поле без початков, в лощинах малиновые отсветы каких-то незнакомых трав. И полустанки с бойкоглазыми мальчишками в тюбетейках - машут руками, кривляются.