Останкинские истории (сборник)
Шрифт:
«Э нет! — охладил себя Шеврикука. — Этак я растаю и рассироплюсь. Для меня сейчас в этом нет никакой нужды!» И он снова подавил в себе действие Стишиного зелья. Но, может, Стиша и не угощала зельем, а были в ее чашах именно благородно-бодрящие напитки?
— Вот что, — сказал Шеврикука. — У меня мало времени и хватает дел. Для лирических прогулок и бесед у нас нет простора. О какой помощи вы хотели бы просить меня? Какое у вас ко мне дело? Я многого не могу обещать вам. То есть я вообще ничего не могу вам обещать. Я вас плохо знаю.
— Вы можете узнать меня лучше, — подняла глаза Увека-Векка, они по-прежнему были влажными.
— Пока не
— Я хотела бы стать сподвижницей Шеврикуки в его делах. Исполнять все, что укажет или прикажет.
— Вот тебе раз! — удивился Шеврикука. — И какие же такие нынче дела у Шеврикуки, сделайте одолжение, проясните.
— Вы знаете сами какие. А мне известно кое-что. Мне известно направление ваших дел.
— Вы ошибаетесь.
— Я не ошибаюсь, — убежденно сказала Увека-Векка. — Я хочу служить вам.
— Спасибо за предложение услуг. И давайте закончим на этом разговор.
— Вы одиноки… — с печалью и будто сострадая Шеврикуке, произнесла Увека-Векка. — А теперь, когда вы и Отродья Башни…
— У вас есть интерес к Отродьям Башни? — быстро спросил Шеврикука.
— Да! Есть! Интерес! — в волнении выдохнула Увека-Векка. И в глазах ее безусловно проявился интерес к Отродьям.
— Знаете что… — задумался Шеврикука. — А не хотели бы вы, чтобы я познакомил вас с кем-либо из Отродий?
— Хотела бы! — выпалила Увека.
— Ладно. Через неделю, но не в три, а в два часа они оты щут вас здесь. Если у вас, конечно, случится время для прогулки.
— Случится!
— И отлично. А там посмотрим.
«Вот пусть Бордюр и выходит на Векку-Увеку, — подумал Шеврикука. — И пусть налаживает с ней отношения. Коли им нужны привидения и призраки». Был повод потереть руки.
— Теперь я, пожалуй, пойду, — сказал Шеврикука. — Ваши слова я принял к сведению. Но ждут служебные хлопоты. До свидания.
Уходил он неторопливо, даже непривычно для себя степенно. Но в мыслях он от маньчжурского ореха бежал. Побыстрее отсюда и подальше! «И надо же было произнести дурацкое „до свидания“! — бранил себя Шеврикука. — Какие еще могут быть у нас с ней свидания! И все-таки она меня зацепила… Или сумела зацепиться за меня…»
А навстречу ему несся Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный с букетом гвоздик в руке. Пролететь мимо Шеврикуки он не мог, остановился и принялся будто бы оправдываться:
— Игорь Константинович, вы извините, что в прошлый раз не заметил вас здесь… Спешил… И сейчас спешу… В Оранжерею… К змею моему… Анаконде… Любит, стервец, гвоздики… На десерт…
— Ну и бегите, — поощрил его Шеврикука. — А то ведь бедняга расстроится.
Шеврикука прошагал метров десять. Не выдержал. Обернулся. Теперь тело Векки-Увеки не показалось ему хрупким. Напротив, эта барышня вполне могла бы вызвать у любителей горячие чувства.
Крейсер Грозный подскочил к ней, поклонился, преподнес гвоздики. Увека приняла их.
Змей Анаконда опять остался без десерта.
43
Через три дня в Останкине, да и во всей первопрестольной, стало доподлинно известно, что Пузырь будут раздавать. Принято постановление. Конечно, последуют еще дебаты и голосования, не исключено, что и с мордобоями. Но Пузырь будут непременно раздавать. И всем должно достаться. Неизвестно, правда, по скольку. Просочились сведения о том, что Пузырь соизволил впустить в себя представителей, уполномоченную комиссию и специалистов разных свойств. И будто бы оказалось: все эти супы-концентраты, упаковки с макаронами и с аспиринами были лишь мелким преподношением Пузыря. Или мелким его баловством. Чего только не обнаружилось в открытых, пусть пока и избранным, недрах Пузыря! Будто там и автомобили крутились, сверкая боками, на подвижных стендах, и плавали яхты, какие люди с капиталами из Воронежа или Куртамыша Курганской губернии могли держать на своих причалах в гаванях анатолийского побережья Турции. Конечно, не исключено, что сведения расползались ложно обнадеживающие или из голов возбужденных фантазеров, но им хотелось верить. В недрах Пузыря будто бы никакие неземные голоса не звучали, а если Пузырь на что-то указывал или к чему-то призывал, то эти указания и призывы мгновенно воспринимались мозгами, а то и чувствами ответственных и догадливых гостей. К тому же в сусеках Пузыря (если были в нем сусеки или отсеки) имелись инструкции на русском языке — и без всяких опечаток или грамматических вывихов — с разъяснениями, что делать, что и откуда брать и к чему стремиться. И якобы в инструкциях содержалось требование: все явленное раздать гражданам, имеющим постоянную прописку, иначе добро Пузыря отправится восвояси.
Что-что, а всегда у нас на Руси доставляли удовольствия населению чаяния Белых Вод.
Понятно, что Останкино было теперь особенно возбуждено. И не только Останкино. Не охлаждало пыл энтузиастов и мнение угрюмых о том, что никакие лимузины и яхты отпускать не будут, а выдадут по спискам талоны, ими потом и дыру на обоях не заклеить. Но у всех были свои грезы и интересы. Известный критик и литературовед Вадим Евгеньевич Ковский уверял меня в коридоре Литинститута, что одаривать станут одними носовыми платками. Преимущественно темно-синими — чтобы реже можно было стирать. А не менее известный литературовед и критик Владимир Павлович Смирнов, тверской по происхождению, мечтательно говорил, что выдавать будут исключительно просмоленную дратву для подшития калязинских валенок, а в приклад к ней деревянные гвозди — эти для крепления на уже подшитых валенках кожаных пяток. А помолчав, он с приязнью стал вспоминать о Лейпцигском университете и мягких тамошних складных диванах. Похоже, что и лейпцигские университетские диваны оказались бы теперь нелишними.
В пору всеобщего в Останкине возбуждения и томления душ подала наконец Шеврикуке сигнал вызова на свидание Дуняша-Невзора. Там, где они встречались в прошлый раз, лежал Пузырь, и Дуняша пригласила Шеврикуку к табачному киоску на улице Королева. Пребывала она нынче не в печали и не в тревоге, а в деловом оживлении. Мантилью оставила в шкафу, нарядилась в джинсовый костюм.
— Принес? — спросила Дуняша.
— Примите, пожалуйста, — Шеврикука протянул Дуняше бинокль.
— Вот и спасибо, — сказала Дуняша. И будто бы была намерена сейчас же куда-то бежать.
— Что-то вы не торопились забрать бинокль?
— Много хлопот и деловых устройств.
— А второй предмет?
— Пока он нам не надобен.
— Ну, смотрите.
И опять, неожиданно для Шеврикуки, движениями своими и взглядами Дуняша-Невзора давала понять, что беседовать ей с Шеврикукой не о чем, добыл он им бинокль, и ладно.
— Ты о чем-то хочешь меня спросить? — поинтересовалась все же она.
— О Совокупеевой, Александре Ильиничне, — пришло на ум Шеврикуке. — Ты сражалась с ней в нижних палатах Тутомлиных. А тебе по ночам приходится являться и в ее квартире на Знаменке. Не деретесь более-то?