Останкинские истории (сборник)
Шрифт:
Возвратившегося и будто бы удрученного чем-то Иллариона Шеврикука спросил, что это за существо такое небритое являлось к нему.
— Небритое? — задумался Илларион. — Ощупывало тебя? Оно и неудивительно. Это Ухо. Ухо для Надзора…
— Большо-о-ое Ухо… — протянул Шеврикука.
— Значит, предстоит обход, — прошептал Илларион.
— Какой об… — начал было Шеврикука, но сейчас же к губам его был приставлен палец. То ли сам Шеврикука оказался догадлив, то ли кто-то произвел усилие и протянул его руку ко рту.
Со столика исчезли сосуды, картонные тарелки, крошки
Совершавший обход был мал ростом, свет факела уже дрожал на его треуголке.
— Граф Илларион? — то ли удивившись, то ли обрадовавшись, остановился обходящий.
— Он самый, ваше императорское величество! — выпалил Илларион и склонил голову.
— Отчего без шляпы? — спросил Павел.
«Сейчас заорет: „В Сибирь!“» — предположил Шеврикука.
— Вот уже час, как предчувствую появление вашего императорского величества, — радостно доложил Илларион, — а потому заранее снял головной убор, дабы выразить вам почтение и преданность, что никак не противоречит уставу и предписаниям.
— Ну, коли не противоречит уставу, — улыбнулся император, — то и ладно. А ты все такой же плут и озорник.
— Рад соответствовать вашим чаяниям, ваше императорское величество! — загремел Илларион.
— Ну будет, будет, — утишил его Павел. — Табакерка-то при тебе? Не потерял? Не пропил? Не проиграл? Не заложил?
— Как же можно, ваше величество, Павел Петрович? Конечно, при мне. Вот она. И служит исправно.
— И хорошо. Ух, озорник! Женить бы тебя. Да на ком? Не на ком. А это кто рядом с тобой? Ну-ка посвети.
— Это Шеврикука, — сказал Илларион.
— А-а… — всмотрелся в Шеврикуку император. — И вправду Шеврикука. Ну продолжайте, продолжайте, озорники… А я последую в Приорат…
— Да мы уж закончили, — сказал Илларион. — Если только на посошок.
— На посошок-то оно самое неотвратимое и неизбежное, — поощрил Павел.
— Бесспорно, — согласился Илларион с суждением императора.
И предложил Шеврикуке исполнить пожелание совершавшего обход. Однако Шеврикука посчитал приличным оставаться на ногах, пока Павел Петрович не достигнет конца туннеля и не скроется с глаз. Теперь можно было оценить акустические возможности лещадных плиток пола и острогласие здешнего эха. Но тут император обернулся и бросил на лету:
— Илларион, береги табакерку-то! Она тебе еще сыщет пользу! Нежданно-негаданно. А ты, Шеврикука, шали-шали, но не забывай про санитарные нормы.
И был таков.
— Рады стараться, ваше императорское величество! — выкрикнул Шеврикука, выпятив грудь.
Уже сидя и поднимая стопку, он спросил:
— Это какие такие санитарные нормы?
— А я откуда знаю. Сам думай, — сказал Илларион. — Тебе виднее. И государю виднее. Он, Павел Петрович, дотошный и умом не тупее матушки своей, забавницы, в догадках — меткий, иное дело — мечтатель, рыцарь и неудачник.
— Я слышал, — сказал Шеврикука. — Бедный северный Гамлет.
— Мало чего ты слышал! — осерчал вдруг на Шеврикуку Илларион. — От недальновидных людей. А он нас предупредил. И меня. И тебя.
Илларион снова достал золотую табакерку, музыкой ее обрадовал пустоты туннеля, вмял в ноздри табак, не расчихался теперь, а словно бы растворил в себе сущность рыжих крошек, в задумчивости или в забытьи рассматривал крышку табакерки, рисунок, вытисненный на золоте ее. Пробормотал:
— Нормы, значит, есть, какими тебе нельзя пренебрегать. Не лезть куда не надо. Тем более из-за прекрасных глаз. А ты горазд. Да, горазд… От синего поворота третья клеть… Четвертый бирюзовый камень на рукояти чаши…
— Что? Что? — взволновался Шеврикука. — Что ты бормочешь? Какая такая чаша?
— А такая… — пропел Илларион сам себе, о Шеврикуке он будто бы опять забыл. — Она есть.
— Откуда ты знаешь?
— Откуда! Откуда! Будто Федька Тутомлин не ходил у меня в должниках. Будто он не проводил меня лабиринтом к своим кальянам!
— А чем же открывается та чаша?
— А бинокль? Про бинокль перламутровый ты забыл? Ты что? Ты что ко мне пристал? Что ты из меня выпытываешь? А ну брысь! — Илларион словно выходил из забытья. — Все. Кончили. Еще раз выпьем на посошок — и разошлись. А то вдруг он передумает рыться в Приорате в своих мальтийских реликвиях и возвратится. Будет во гневе. Это я от табака разнежился.
Илларион защелкнул золотую табакерку, упрятал ее под плащом.
Но снова со стороны замка послышались шаги. Эти были быстрые и тяжелые. Кто-то бежал. Бежал так, словно за ним кто-то другой гнался. Или другие. Освещенное место в туннеле бегун увидеть наверняка никак не ожидал и уж тем более не ожидал обнаружить здесь сосуды и закуски на раздвижном столике. То ли удивление, то ли желание проявить себя перед незнакомцами личностью бесстрашной или хотя бы мужественной заставило бегуна утишить скорость и перейти на пеший шаг. Но, похоже, его никто и не преследовал. Злые овчарки не лаяли. И из пищалей в спину не стреляли. Возле Иллариона и Шеврикуки бегун-ходок не остановился, не кивнул им, хотя бы на всякий случай, а последовал дальше, прибавив в движении. Это был моряк, на вид — крепыш, покрупнее императора, в свежих клешах и матроске, в автомобильных очках, название корабля на ленточке бескозырки Шеврикука не успел прочитать.
— Ни с какого он не корабля, — шепнул Илларион. — Александр Федорович…
— Александр Федорович?
— Он самый. Керенский. Интересно, он-то почему решил опять отправиться в бега? И кто его выпустил?
Илларион с проявленным подозрением покосился на то самое место, откуда протискивалось в подземный ход косматое существо Ухо для Надзора. Камни там лежали плотно, свет из щелей не сочился, запахи чьего-либо дыхания или чьей-либо некошеной бороды оттуда не доходили.
— Вот выйдет история, если наш матрос в парке или на пристани столкнется с императором. — Илларион позволил себе улыбнуться.