Остатки страха
Шрифт:
Герой романа – детеныш кита – один из немногих выживших китов. Выжил он главным образом потому, что не попал в сети: чуть отстал от стаи. Его родители – если такое слово вообще можно употреблять в отношении животных – погибли. И он продолжает путь в одиночку, преодолевая много опасностей и чудом оставаясь в живых…
Так вот, мистер Браун поспособствовал тому, чтобы я написал что-нибудь крупнее рассказа, о чем я мечтал с десятилетнего возраста. И спасибо огромное ему за это. Вообще же мистер Браун много чего дарил мне: например, солдатскую фляжку, или красную фишку из казино на десять долларов, или плакат фильма «По дороге в Голливуд» 1933 года [7] (пожалуй, то было моей главной ценностью после пишущей машинки)…
7
«По
Он называл меня другом, а я называл другом его. Одно мне лишь в нем не нравилось: пьяный угар, который можно было почуять даже за сто футов от его дома.
И еще кое-что. На каждый Хэллоуин, на каждое Рождество и на каждый День Благодарения он дарил мне бумажный пакет с конфетами и фруктами. Единственный на всем белом свете человек, от Аляски – через Атлантический океан – до Чукотки! Единственный, кто дарил мне бумажный пакет со сладостями.
Несомненно, тот день начался для меня ужаснейшим образом. Я знал, что мистер Браун был далеко не молод (ему было 74) и что выпивал он каждый день больше, чем производил местный пивной завод «Брэндонс Беар», но я никогда не думал о том, что он смертен.
Нет, мистер Браун не умер. История о нем жива – она напечатана на этих страницах. И пусть каждый знает, что жил на свете Оливер Бэджет Браун, храбрый солдат с 1922 по 1927 годы, лучший студент-физик с 1928 по 1936, преподаватель прикладной физики в Университете Алфакса с 1936 по 1966, после – инженер на электростанции Стэйтфула (до 1972), а на закате своей разнообразной жизни – уборщик в «Хот Бургерс».
Я разрыдался. Я даже закрыл все окна в доме, хотя было невыносимо жарко, для того, чтобы никто не слышал моих рыданий. Это было личное. Но теперь можно и написать об этом.
Когда вернулись родители, я, закрывшись от них журналом с рассказами о пришельцах и служителях Сатаны, ушел в свою комнату.
Они не закрыли дверь в кухню (никогда и не закрывали), потому я услышал их разговор, проходивший полушепотом.
Мама сквозь слезы задалась риторическим вопросом: «Кто мог убить мистера Брауна?» Отец что-то начал бубнить (я впервые слышал, чтобы он говорил нечетко и с большими паузами). Из всего того я расслышал лишь то, что мистер Браун заядлый алкоголик и не самый богатый человек в мире, из чего, как я понял, следовало, что у него могло быть много долгов. Мама подвергла мысли отца сомнению, но мягко, чтобы не разозлить его, ведь отец всегда желал быть правым. Тогда папа предположил, что убийство мистера Брауна могло быть чьим-то решением некой возникшей проблемы. Какой проблемы, он так и не сказал, однако дал понять маме (и мне, в свою очередь), что когда-то мистер Браун служил в некой военной части и стал свидетелем чего-то такого, о чем не принято было говорить. Эту мысль мама тоже подвергла сомнению, назвав ее «нелогичной». А аргументировала она свой вывод тем, что в таком случае мистера Брауна «убрали» бы гораздо раньше. Отец хотел что-то возразить, уже подбирал слова, но мама опередила его и предложила уехать всей семьей в Лунигер, к ее маме. В ответ на это он сказал, что у него много работы, но что он отвезет нас на следующий день в Лунигер. Мама пыталась уговорить его поехать с нами, но отец наотрез отказался, выдвинув нерушимый аргумент: если он лишится работы, нам не на что будет жить.
Я услышал всхлип матери. Далее – что-то произнесенное сквозь прикрытые чем-то губы. Наверное, отец прижал маму к себе.
4
– Никуда я не поеду! – кричал я, бегая из одной комнаты в другую. Мама следовала за мной. Я словно убегал от нее.
– Нет, поедешь! В этой чертовой дыре больше нельзя оставаться!
– Почему ты не сказала мне, что мистера Брауна убили?! – Я мог быть даже истеричнее матери и пользовался этим часто.
– Потому что… – Она запнулась, не зная, что ответить, и, постояв немного возле плаката «По дороге в Голливуд» 1933 года, смотря на него, опустилась в кресло. Прошло несколько секунд, прежде чем она опустила голову на дрожавшие руки и разрыдалась.
– Ну что у вас там опять происходит? – прокричал снизу отец.
– Заткнись, Джеймс! – крикнула мама.
– Сама заткнись, Марта!
Это было ужасно. И это происходило часто. Отец не жалел слов для матери. Он спокойно мог назвать ее «сукой» или «блядью», и от того мне становилось как-то не по себе. Я весь съеживался, после чего ко мне приходило ощущение жалости к ней.
Я сел рядом с мамой и опустил на ее спину руку. Мне было неловко, что я делаю это, но я погладил ее по спине. В голове моей неоновыми огнями мигала надпись: «Ты ведь не умеешь обращаться с женщинами, малыш. Так куда ты лезешь?»
Она была теплой и красивой. Мое сердце билось чуть чаще обычного. Она вздрагивала всем своим телом под моей мальчишечьей рукой, и каждый последующий всхлип раздавался из нее тоном ниже. Спустя какие-то жалкие несколько минут она вздохнула и подняла голову, поправила волосы.
Я ощутил тягу поцеловать ее в мокрую щеку, но не стал этого делать.
– Спасибо, – прошептала она, и я, словно обжегшись, отдернул руку.
Мама смотрела куда-то прямо, на шкафы, заставленные книгами и заваленные журналами. Лишь кое-где на тех шкафах виднелись купленные мною когда-то японские фигурки из слоновьей кости – нэцкэ [8] . Там были рыбак, какой-то толстяк, горбун и гейша. Японская культура никогда не возбуждала во мне интереса, какой был свойственен моим сверстникам, однако нэцкэ я любил и мечтал собрать их по меньшей мере штук пятьдесят.
8
Нэцкэ – миниатюрная скульптура, произведение японского декоративно-прикладного искусства, представляющее собой небольшой резной брелок.
Я обвел взглядом комнату, и мной овладело какое-то тяжелое состояние. Мы оба вздохнули.
И тогда моей руки что-то коснулось. Рука матери. Я поднял взгляд, и ее заплаканные глаза встретились с моими.
– Пожалуйста… – прошептала она.
Я промычал что-то невнятное: хотел возразить, но не мог. Мне было жаль ее. И жалость выковыривала из меня волю.
Мама встала и, оправив полы летнего платья, светло-зелеными и залитыми слезами глазами снова посмотрела на меня.
– Поехали, дорогой, – сказала она, и я уже не мог сопротивляться.
5
С Беатрис я попрощался по телефону. Мы никогда не устраивали встреч перед отъездами, потому как нами в такие моменты овладевали эмоции, способные подтолкнуть к ссоре. А ссориться нам не хотелось.
Мама собрала два чемодана белья, куда также забросила фен и утюжок, и связала стопку любовных романов, какими зачитывалась перед сном. Я решил взять с собой только пакет с футболками, трусами и носками (в одних и тех же штанах я ходил тогда круглый год), а из книг – «Надвигается беда» Рэя Брэдбери [9] , «Жребий Салема» Стивена Кинга [10] , «Время возврата бюллетеней» Ричарда Матесона [11] и «Пожиратели мертвых» Майкла Крайтона [12] . Журналов я брать не стал.
9
«Надвигается беда» – опубликованный в 1962 году роман американского писателя-фантаста Рэя Брэдбери.
10
«Жребий Салема» – опубликованный в 1975 году роман американского писателя Стивена Кинга.
11
«Время возврата бюллетеней» – опубликованный в 1975 году роман американского писателя и сценариста Ричарда Матесона.
12
«Пожиратели мертвых» – опубликованный в 1976 году псевдодокументальный роман американского писателя-фантаста и сценариста Майкла Крайтона.
В моем подсознании десятками игольчатых червей, отчего становилось с каждой минутой все больнее и больнее в области висок, роилось ощущение (или даже предсказание), что мы не задержимся у бабушки. Отец оставался дома, и это не могло не тревожить маму как хранительницу очага. Так что я даже с самим собой заключил пари на то, что у бабушки мы с мамой не пробудем и более суток…
Уезжали мы из Брэндона со смутным ощущением того, что что-то мы все-таки забыли. Нет, не отца. Лично я не собирался видеть его чаще, чем раз в неделю. Мама, думаю, тоже не была рада даже слышать его голос после частых ссор по причине… чего? Причин не было. Возможно, мои родители ссорились потому, что они не могли без перчинки в сахаре прожить свои жизни. Как и мы с Беатрис. Как бы то ни было, что-то мы тогда забыли.