Осторожнее с огнем
Шрифт:
— Очень счастлив, что могу поблагодарить вас за внимание и ласку к незнакомцу. Чужой в этом краю, теперь я унесу отсюда самое приятное воспоминание о приеме, которого не заслужил, надеяться на который не имел права.
— Прошу садиться. Давно в наших местах?
— Несколько недель, а теперь на выезде.
— Как? Вы оставляете старика отца?
— Я скоро возвращусь к нему, но теперь некоторые обязанности отзывают меня в Литву.
— Жаль, а мои девицы рассчитывали на вас, как на танцора на осень и зиму.
— Кто знает, может быть я оправдаю этот расчет.
—
— Кто-то приехал? — удивилась старушка. Юлия взглянула в окно.
— Пани подкоморная. Чудесно! Она еще не знает, кто вы, — сказала Юлия Дарскому и побежала к двери, в которую уже входила достойная родственница в сопровождении Матильды, державшей в одной руке лорнетку, в другой флакончик.
Следует знать, что Тися имела слабые глаза, слабую грудь, слабые нервы и была больна чем-то в роде меланхолии, страдала недугом, которым хворают все барышни, не имеющие возможность выйти замуж.
С год уже покашливала она, предчувствуя чахотку, хотя наружность имела здоровую, даже слишком, несмотря на уксус, который пила и за который доставалось ей от матери.
Подкоморная осмотрела гостиную, увидела Яна и, едва поприветствовав Старостину, обратилась к нему:
— А, вы здесь? Значит тайна открыта!
Юлия не допустила бабушку представить гостя.
— Однако, заклад продолжается, — проговорила она.
— Признаю себя побежденной.
— Господин Дарский, — сказала Старостина. Подкоморная, никак не ожидая услышать эту фамилию, довольно холодно поклонилась, сжимая губы и прибавила:
— Я должна была бы догадаться.
Пошли обычные вопросы: где живете и т. п. Потом Матильда обратилась к Марии, представляясь необыкновенно легкой и воздушной, начала целовать и обнимать ее с нервическим восторгом, шептать ей что-то на ухо. Подкоморная села возле старушки, а Юлия разговаривала с Яном.
Взор Юлии, которому ничто не могло противиться, насквозь пронзал Яна, который чувствовал уже себя так очарованным, так увлеченным, что позабыл о целом свете.
Какие-то неизвестные миры, непонятные счастья, неизмеримые глубины неземного блаженства видел Ян в голубых глазах, которые говорили ему намного выразительнее слов, обещали ему рай.
Уста Юлии, насмешливо улыбающиеся, произносящие смелые и остроумные речи, поражали Яна противоположностью выражения с чудными ее глазами.
Он смотрел и сходил с ума.
Беседа, усиливаемая взглядами, зажигалась, пламенела, чем далее обнимала больше пространства, не касалась земли. Юлия также забыла, что на нее смотрели — бабушка, подкоморная и Матильда, которая при слабости нервов имела страшную охоту к сплетням.
Надо было отозвать неосторожное дитя, но благоразумно, при удобном случае.
Юлия говорила в душе: буду любить его! А когда женщина говорит себе самой — буду любить! — уже любит. Если обещает другим теми же словами — значит любить не будет.
Юлия исполняла какое-то поручение бабушки, как снова послышался стук экипажа и почти в ту же минуту отворилась дверь гостиной.
Опираясь на палку, вошел немного хромой старик, тощий, сгорбленный, одетый бедно или скорее неопрятно и скряжнически. Лицо его устрашало выражение нескрываемой ненависти и гнева.
Желтый, в морщинах, с большими черными глазами, блистающими диким огнем, с устами, которые с тех пор как выпали зубы, как-то страннее начали выражать гордость и презрение, с большими ушами, с плешивой головой, опоясанной клочками оставшихся волос, подошел этот необыкновенный гость к Старостине, оглядываясь вокруг смело и сурово. Неохотно поцеловал он ей руку, будто бы улыбнулся Юлии, с удивлением измерил взором Яна и развалился в кресле спиною к молодому человеку.
— Чертовски тряская дорога от меня в Домброву! — сказал он, потирая лоб рукою.
Все молчали; всех как бы оледенил приезд председателя, опекуна Юлии. Меньше всех, однако ж, поражена была Юлия, которая, в отплату за его невежливость, смело подошла к Яну и просила его на балкон, где приготовляли уже чай, куда также должны были идти Мария и Матильда.
— Кто это? — спросил он тихо.
— Мой опекун — председатель.
— Председатель! — сказал Ян, изменяясь в лице, что не скрылось от Юлии. — Ваш опекун?
— Да, родственник и опекун.
Едва молодежь вышла на балкон, как председатель, указывая на Яна, спросил у Старостины:
— А это же кто?
— Ян Дарский, — робко и почти дрожа, отвечала старушка.
— Дарский! — сказал опекун, подымаясь с кресла. — Сын… сын…
Глаза его сверкали, он дрожа сжимал губы.
— Сын того?..
— Сын знакомого председателю.
— Да, знакомого — врага! Что же он здесь делает?
— Юлия познакомилась с ним… на бале, и мы, то есть я, пригласила его.
— Зачем? — спросил, усмехаясь председатель. — Для чего?
— Полагаю, что я могу принимать кого мне угодно, — отвечала оскорбленная старушка.
— Конечно! Конечно! Увидим! Дарский! — ворчал он, дрожа и стуча палкой. — Увидим! Дарский! Голь! Мои враги!
Нахмурив брови, пожелтев еще больше, вертя шапку, лежавшую на коленях, бормоча что-то, сидел он, устремив глаза на балкон.
— Пригласили, но я его выпровожу!
Последней фразы не слыхала старушка, потому что начала разговор с подкоморной. Через минуту председатель, словно ему пришла какая-нибудь дикая мысль в голову, быстро схватился с кресла и, позабыв опереться на палку, заложив руки за спину, пошел на балкон. Проковыляв два или три раза вдоль балкона, с глазами, постоянно устремленными на Яна, как бы пожирая его взорами, председатель остановился против молодого человека в насмешливом молчании, но отошел, видя что это не действовало на Яна.
— Кажется, — сказал Ян, обращаясь к Юлии, — я не пришелся по вкусу этому господину.
Председатель услышал произнесенное довольно громко замечание.
— Вы не ошиблись! — грубо ответил он.
Ян поклонился.
— Будьте добры, представьте меня, — проговорил он Юлии.
— Господин Ян Дарский! — смело произнесла девушка.
— Я знаю об этом! — гневно отвечал председатель и отворотился.
Очевидно, он хотел унизить, выгнать гостя, но не решался.