Осторожно: боги

Кисилева Алла

— Дом, здесь… — стремительно закружились тени.

Собрав остатки воли, я рванулась к выходу…

Даже не знаю, что было ужаснее: стеклянный стакан или возвращение обратно. Там, по крайне мере, я ничего не чувствовала, а здесь нестерпимо яркий свет и моментально вернувшаяся боль. Внутри была пустота, заполненная серым туманом. Наблюдатели молчали, пристально глядя на меня, в их облике сквозило слишком явное неодобрение. Их недовольство настораживало: интересно, что они могли увидеть в момент возвращения? Что они вообще знали о моем путешествии? Что им было известно? Мне-то казалось, что нас разделяла непроницаемая стена, но что я о них знала? А времени на раздумья не было совсем. И все же что-то говорило мне, что ни в коем случае нельзя им рассказывать про ту странную встречу, а уж тем более про то, что я оттуда вынесла. Вон и так тучи сгущаются, точнее, уже совсем потемнело. Наблюдатели недоверчивы и не терпят самоуправства.

Так и есть, похоже, прыжок в иное измерение не входил в их планы, а значит, есть надежда на то, что они там мало что видели. Да уж не в первый раз я сталкиваюсь с их осуждением. Они переглядывались, решение у них было уже

готово. Почти явственно оно повисло в воздухе, им не понравилось, что в который раз я проявила бунтарские настроения, — по их мнению, надо было действовать совсем по-другому. Но в отличие от них я абсолютно не считала себя побежденной. У меня было еще кое-что — то, о чем не знали те, кто устанавливал правила игры. Измученная и разбитая, я медленно, с усилием, подняла руку, и тогда из центра ладони заструился плотный поток светящейся энергии. Боль исчезла, спокойная уверенная сила наполнила каждую клетку. Наблюдатели продолжали молча изучать меня, методично и неторопливо, похоже, они заколебались, видимо ощущая что-то новое.

«Знают», — забилась трусливая мысль, но я поспешно отогнала ее. Поединок взглядов длился целую вечность, я продолжала улыбаться, хотя мышцы уже сводила судорога. Наконец они ослабили напряжение и переглянулись. Это была победа, они согласились признать ее, правда, не сразу и не безоговорочно. Тем не менее экзамен был пройден. Но это не принесло мне особой радости, я не строила иллюзий и видела, что у Наблюдателей осталось слишком много сомнений. Так что, похоже, все только начиналось. Мне же любой ценой надо было выиграть время. В моем положении каждая минута имела огромную ценность. Мне жизненно необходимо было разобраться с тем, что же такое я вытащила из того странного призрачного мира, наполненного тенями.

II

С этими словами она схватила Черную королеву и стала трясти ее изо всех сил.

Л. Кэрролл

— Быр-рр! И вот вечно же я куда-то влипаю.

Меня трясло от воспоминаний, и даже горячий душ не помог согреться. Словно спасательный якорь я схватила блокнот и свернулась в углу дивана, стараясь спрятаться.

Сумасшедшие события, сопровождавшие последнее испытание, просто просились на бумагу, и я не стала противиться этому почти естественному желанию. Хотя могу себе представить, что будет, если эти листочки случайно попадут в чьи-либо руки. Это сколько же невероятно важных вопросов обрушится на мою голову! Что, зачем и почему, а главное — при чем тут экзамен. Ну, с последним-то все совсем просто. Экзамен, он и есть экзамен и ничуть не отличается от того, к чему с детства привыкли все. Так и в нашем случае, раз в год назначается испытание, которое показывает, насколько успешно усвоены полученные знания, то есть как их научились применять практически, теория там не очень ценится. Если же все прошло гладко, то состоится посвящение или переход на следующую ступень. Если кто-нибудь захочет узнать, сколько же всего ступеней должен пройти ученик, ответить не смогу при всем желании, так как нас в эти тонкости не посвящают. Во всяком случае на том уровне, на котором нахожусь я.

Тем не менее, коль скоро я решилась на эти заметки, следует помнить о предполагаемом читателе, любопытство которого пока остается неудовлетворенным. И вот уже следующий вопрос:

— Кто должен совершать такие обычные действия, как сдача экзамена в столь необычных условиях, и кому это надо?

Не знаю, насколько я могу распространяться на эту тему, но так как считается, что пишу я сугубо для себя, то скажу, что существует группа учеников, сформированная из детей, отобранных в раннем возрасте. Отбор этот происходит неизвестным мне образом, Учителями, или Наблюдателями, как мне нравится их называть. Им, кстати, такие вольности не очень по душе, на подобные вещи они смотрят косо и неодобрительно. Думается мне, что подготовка детей стереотипна и подчинена определенным правилам, но это только мои предположения, так как Учителя делают все возможное, чтобы их ученики не пересекались и не общались между собой. Если же по воле неведомой случайности это все-таки происходило, то с их стороны делалось все возможное, чтобы помешать запретному общению. Поэтому, если судить по моему обучению, то их система сводится к обычному для нашей жизни принципу кнута и пряника. И хотя они не ставят оценки, их подход порицания и поощрения работает даже эффективнее, чем в обычном случае. Да и смотрят они глубже. Если в нормальных школах ученик может преспокойно витать в облаках, в то время как бедняга учитель бьется у доски, то в нашем случае такие штуки не проходят. Видят сразу и пресекают немедленно. Есть и еще отличия. Например, должна признать, что Учителя стараются защитить своих подопечных, разумно и тщательно следя, чтобы предел прочности ребенка не превышал ту силу давления, которая на него оказывалась. О некоторых других деталях я не рискую писать здесь, так как даже их терпение имеет свои границы. По сути, во всем этом очень много положительных сторон, и если бы не непременное условие во всем следовать их жестким правилам, я была бы совершенно довольна жизнью. Но, к сожалению, это и есть моя ахиллесова пята. Именно из-за этой слабости я дважды чуть не провалила очень простой, но с хитроумной заковыкой экзамен. Именно из-за пресловутой нелюбви к правилам меня несколько раз вызывали на ковер, грозя самыми серьезными карами. Я старалась, честно старалась, но каждый раз происходило что-то непредвиденное, что не давало мне выполнить свои искренние обещания. Ну, прямо как у бедняги Буратино, ноги которого упорно шли в цирк, вместо того чтобы топать прямиком в школу. А что делать, если в цирке музыка и интересно? И вот опять, когда во мне было затеплилась надежда, что я научилась придерживаться не мною установленных правил, опять сорвалась и совершила страшнейшее нарушение.

Ага, вот и опять всплыло это самое пресловутое нарушение. Как было бы хорошо расслабиться после успешной (или почти успешной) сдачи этого треклятого экзамена и перестать о нем думать. Так нет, сижу тут в каком-то психоделическом состоянии, находясь одновременно в двух местах, да еще и воспринимаю окружающее с позиции двух совершенно разных людей. Естественно, что приятного в этом мало. Ведь, по сути, это то же самое, что смотреть одновременно два фильма на быстрой прокрутке — мельтешения много, а толку чуть. Мозг жужжал от напряжения, но как найти ключи к воспоминаниям странной сущности, которую так легкомысленно притащила с собой, я не представляла. По естественным причинам меня этому не учили, а сама я ничего подобного никогда не делала. Тогда, вспомнив обрывки старого фольклора, я решила воспользоваться зеркалом, — все равно ничего более интересного мне в голову не приходило. Уставившись на свое отражение, напрягая до боли утомленные глаза, вглядываясь в зеркало, я зашептала:

— Кто ты, кто ты?

Толку от этого было не больше, чем от повторения вслух правил дорожного движения. Потому что ответа не было. Потому что была тишина и было молчание. Хотя, конечно, на что я надеялась? Вряд ли все делалось правильно, может, зеркало не так стояло, может, свет не под тем углом падал. И вскоре я окончательно забеспокоилась, азарт и адреналин почти весь смыло душем, и пришла пора потихоньку возвращаться к реальности, не предвещавшей мне ничего хорошего. Отражение в зеркале погрустнело, на лице появилось раскаяние. Мало того, что все пошло не так и я чуть не осталась в этом жутком стеклянном мешке, так еще и, поддавшись неосознанному порыву, совершила вещь абсолютно недопустимую. Даже ребенок, только-только начавший свое обучение, знает, что, возвращаясь из путешествия, брать ничего нельзя. Даже мелкий симпатичный камушек, даже листик неведомого дерева, принесенный с собой, считался очень серьезным нарушением, пожалуй, даже одним из самых серьезных. Но если по какой-либо невероятной причине что-то все же пошло не так, следовало сразу признаться в проступке и покорно ожидать наказания и прощения. Я же нарушила все, что можно было нарушить, — и что же? Для чего? Я строго посмотрела на свое усталое лицо, ожидая вразумительного ответа.

Это был тупик, неуютный, неприятный тупик. Да, похоже, пора, наконец, признать, что законы пишут те, кто поумнее меня. И все, что находится за гранью нашего мира, действительно представляет собой большую опасность, тем более для таких желторотых путешественников. Зря, конечно же, зря я это затеяла. При всем при том меня не оставляло ощущение, что со мною играют, — иначе как объяснить упорное молчание незваного гостя? Да и страх — а как же без него?! — потихоньку начал подбираться все ближе и ближе. Я попыталась представить, чем все это может грозить и есть ли у меня хотя бы один шанс получить прощение. Если не медлить, а прямо сейчас объявить о своем проступке, может, тогда удастся списать все на шок, случившийся со мной во время испытания. Все равно ждать больше не имеет смысла, времени больше нет, и эксперимент по непослушанию пора завершать. Я только надеялась, что у меня еще оставалось несколько секунд, чтобы попытаться все исправить, чтобы признаться в ошибке и умолять о прощении. Я резко тряхнула головой и поднялась, стремясь избавиться от наваждения, но ноги налились свинцовой тяжестью, а дыхание стало прерывистым.

«Не надо! Молю!» — эти слова стучали в висках, а голова разламывалась от боли. С трудом добравшись до дивана, я попыталась успокоить дыхание и обрести контроль над телом. Это удалось лишь отчасти, боль ослабела только наполовину, а пот продолжал заливать глаза.

— Кто ты? — в который раз прошептала я, и впервые услышала ответ. Вихрем закружились предо мной стремительно сменяющиеся картины. Голос, свет — и сознание померкло.

III

Коль не от сердца песнь идет, Она не стоит ни гроша. Бернард де Вентадорн

«…И я надеюсь, что ты не откажешь мне в этой небольшой просьбе». Я с наслаждением рассматривал безупречный почерк, напоминавший о моем беспечном друге. Ровный наклон букв говорил о твердом характере и воле, о человеке, который ставит пред собой цель и достигает ее, мало задумываясь о результатах, к которым приведет его победа; изрядное число завитков выдавали вместе с тем артистическую натуру. Красавец, любимец и ценитель женщин, должен признаться, что даже я порой завидовал его успеху у прекрасного пола. Да, он умел наслаждаться жизнью и ценить ее удовольствия, и он, лучше, чем кто бы ни было, умел окружать себя дорогими и редкими предметами. Пергамент из телячьей кожи, лежащий передо мной, был великолепен, нежный и шелковистый на ощупь, как кожа младенца. Мой друг во всех случаях предпочитал только такой пергамент, презирая более дешевый пергамент из кожи ягненка, обычно используемый для писем. Он любил повторять, сообщая каждому, кто хотел его слушать, что если он что-то пишет, то это всегда бывает только отменного качества. В таком случае тогда и то, на чем он пишет, должно быть, несомненно, также отменного качества. Так оно и было: нежная, гладкая, теплая поверхность пергамента светилась легкой желтизной, а следы орешковых чернил коричневатого цвета, с легкой, приятной прозрачностью, создавали свой собственный арабеск, независимый от содержания. Ах, если бы можно было просто позволить себе наслаждаться красотою послания, не засоряя свой ум его не совсем приятным содержанием. Не меньше, чем мой друг, а может, и больше я всегда был влюблен в красоту и никогда не мог пройти мимо любого из ее проявлений, будь то человек или вещь. Это и определило род моих занятий, которые помимо явного удовольствия приносили мне так же и солидный доход.