Осторожно, триггеры (сборник)
Шрифт:
Когда подошел июнь, мы с сестрой поняли, что никто никуда не едет. Делать нечего: мы натащили из библиотеки гору книг и морально приготовились, что в ближайшие дней десять мама с папой будут спорить без перерывов на обед и сон.
А потом приехали фургоны, и дом наполнился рабочими.
Те, которых наняла мама, оборудовали в подвале сауну. Насыпали на пол целую гору песка. Подвесили к потолку лампу солнечного света. Мама расстелила полотенце на песке и улеглась под лампой. Да, и стены она оклеила картинками с верблюдами
А для папы рабочие установили в гараже холодильник – такой огромный, что в него можно было просто взять и зайти. Холодильник занял весь гараж, так что машину теперь пришлось оставлять на дорожке у дома. С утра пораньше папа вставал, натягивал теплый шерстяной свитер, какие носят исландцы, брал книжку, термос горячего какао и пару сэндвичей с мармитом и огурцами и, сияя улыбкой до ушей, удалялся в холодильник и больше не вылезал оттуда до самого ужина.
Думаю, такой странной семейки, как у меня, ни у кого больше нет.
– А ты знаешь, что мама после ланча надевает пальто и тайком бегает в гараж? – внезапно спросила меня сестра, когда мы сидели в саду и читали наши библиотечные книжки.
Этого я не знала, но зато видела утром, как папа в одних только плавках и купальном халате на цыпочках спускается в подвал, к маме. И улыбается еще шире, чем при мысли о своем холодильнике.
Не понимаю я их. Но, с другой стороны, наверное, никто своих родителей не понимает.
В тот день, когда от меня ушла жена («мне надо побыть одной и еще раз все как следует обдумать»), в первый день июля, когда озеро посреди нашего городка сверкало под солнцем, пшеница в полях за домом поднялась уже по колено, а нетерпеливая детвора начала пускать ракеты и фейерверки, пугая нас грохотом и раскрашивая летнее небо во все цвета радуги, – в тот самый день я построил на заднем дворе настоящее иглу, только не снежное, а книжное.
Я сложил его из мягких книжек: страшно было представить, что от меня останется, если я оплошаю и твердые тома посыплются мне на голову.
Но я не оплошал. Иглу стояло как вкопанное, возвышаясь на двенадцать футов над землей. С одной стороны я оставил низенький лаз, через который можно было забраться внутрь и укрыться от свирепых арктических ветров.
Так я и сделал, прихватив с собой еще книжек. Я сидел в своем иглу, сложенном из книжек, и читал. И диву давался, как тепло и уютно тут, внутри. Прочитав очередную книжку, я клал ее под ноги, и так, постепенно, настелил пол, а потом притащил еще книжек, сложил их стопкой и уселся сверху, и так из моего мира исчез последний клочок зеленой июльской травы.
На следующий день ко мне пришли друзья. Они заползли ко мне в иглу на четвереньках. И сказали мне, что я валяю дурака. Я ответил, что единственная преграда, стоящая между мной и зимней стужей, – вот эта вот
Друзья ушли.
Я остался сидеть в иглу, воображая сгустившуюся за его тонкими стенками арктическую ночь и мечтая о том, как небо надо мной заполыхает северным сиянием. Потом я выглянул наружу, но увидел только россыпи звезд.
Я поспал в своем книжном иглу. Потом проснулся и понял, что хочу есть. Тогда я сделал дырку в полу, забросил туда удочку и стал ждать. Наконец, книжная рыба клюнула, и я ее вытащил – винтажный пингвиновский сборник детективных рассказов в зеленой обложке. Я съел ее сырьем: разводить огонь в моем иглу было бы неразумно.
Снова выбравшись наружу, я увидел, что кто-то вымостил книгами весь мир: книгами в бледных обложках, белыми, голубыми, сиреневыми. Я побродил немного по ледяному полю книг.
Потом заметил поодаль кого-то, похожего на мою жену. Она строила ледник из автобиографий.
– Я думал, ты меня бросила, – сказал я. – Оставила меня одного.
Она не ответила, и я понял, что это не она, а всего лишь тень тени.
В июле солнце в Арктике никогда не заходит, но я уже начал уставать и решил вернуться в иглу.
Сначала показались тени белых медведей, а следом и сами медведи. Ну и огромные же они были! Огромные и бледные, из страниц самых жестоких книг. Это были стихи, древние и новые, полные слов, способных растерзать кого угодно своей красотой, – и они крались ко мне по ледяному полю в обличье медведей. Я уже различал строки и отдельные слова… как же я испугался, что они сейчас меня увидят!
Я спасся бегством. Забрался в свое иглу и, должно быть, уснул там, в темноте. А потом опять вылез наружу, лег на спину прямо на лед и уставился в небо. Северное сияние переливалось и мерцало всеми цветами радуги, а вдалеке трещали и грохотали льды: от ледника мифологических словарей откололся айсберг волшебных сказок.
Не знаю, сколько я так пролежал и когда, наконец, заметил, что рядом со мной лежит кто-то еще. Я услышал ее дыхание.
– Очень красиво, да? – сказала она.
– Это полярные огни, – отозвался я. – Северное сияние.
– Нет, мой хороший. Это фейерверк в честь Дня независимости, – сказала моя жена.
Она взяла меня за руку, и дальше мы смотрели на фейерверки вместе.
А когда отгремел последний залп и в небе рассыпалось облако золотых звезд, она прошептала:
– Я вернулась.
Я ничего не сказал. Но я по-прежнему держал ее за руку, очень крепко. И я больше не вернулся в свое книжное иглу: я пошел вместе с нею в дом, нежась в июльском тепле, словно кот.
Потом я услышал раскат грома, а ночью, пока мы спали, хлынул дождь. Он повалил мое книжное иглу и шел до утра, смывая слова со страниц мира.