Осторожно, триггеры (сборник)
Шрифт:
Но мальчик сказал:
– Они выглядят так, как тебе и в голову бы не пришло. Как то, на что ты не обращаешь внимания.
И меня попустило.
Мы опять поднимались вверх по деревянной лестнице. Левой рукой я держался за перила, а за правую по-прежнему цеплялся мальчик – он шел рядом со мной. Тут, на верхних этажах, все пропахло пылью и старым деревом. Мальчик, как ни странно, шагал уверенно, хотя луна давала не так уж много света.
– Ты уже придумал, какую историю расскажешь мне перед сном? – спросил он. – Можно и нестрашную.
– Еще нет.
– Ну, тогда давай ты просто расскажешь мне, что ты делал сегодня вечером.
– Тоже мне история! – хмыкнул
– Вот видишь? – сказал мальчик, и на лице его снова появилась эта самодовольная улыбочка. Дети порой бывают невыносимы, когда думают, что знают что-то такое, чего не знаешь ты. Но им это, пожалуй, полезно. – Видишь, ты все это знаешь. Но ты не задумываешься. Просто даешь мозгу самому заполнять пробелы.
Он толкнул дверь на чердак, и та распахнулась. Тут было совсем темно, но дверь всколыхнула воздух, и я услышал, как что-то тихонько гремит и постукивает, точно сухие кости в тонком кожаном мешке. Стук-постук, стук-постук. Как-то так.
Я бы отскочил от двери, если б мог; но маленькие цепкие пальчики неумолимо тянули меня вперед, в темноту.
Заклинание нелюбопытства
БЛОШИНЫХ РЫНКОВ во Флориде навалом, и этот был еще не из худших. Размещался он в бывшем авиационном ангаре – местный аэропорт закрыли лет двадцать тому назад. Сотня человек сидела за металлическими столиками, продавая в основном всякий контрафакт: солнечные очки, часы, сумки, ремни. Одно африканское семейство торговало резными деревянными зверюшками; позади них располагалась объемистая расхристанная тетка по имени (такое вряд ли забудешь) Милосердия Попугэй с книжками (дешевые издания, без обложек) и старыми бульварными журнальчиками, все с желтыми, рассыпающимися страницами; с нею рядом, в углу – мексиканка (вот ее имени я точно никогда не знал) с постерами и старыми, гнутыми фотографиями из разных фильмов.
Иногда я покупал книги у Милосердии Попугэй.
Мексиканка с плакатами нас скоро покинула, и ее место занял невысокий человечек в темных очках. Он расстелил на металле серую скатерку и уставил ее всякой мелкой резьбой. Я подошел рассмотреть товар – презабавные создания из кости, камня и темного дерева, – а потом принялся рассматривать и продавца. С ним, видать, произошел какой-то несчастный случай – из тех, отремонтироваться после которых можно только с помощью пластической хирургии: лицо у него было скошенное и неправильное по форме. Кожа слишком бледная; волосы слишком черные, словно это парик и сделанный к тому же из собачьей шерсти. Очки такие темные, что глаз за ними совсем не видно. Впрочем, для флоридской блошки выглядел он вполне уместно: вы бы видели, что за чудики ее населяют и какие клиенты к ним ходят.
У него я ничего не купил.
В следующий мой визит Милосердия Попугэй куда-то подевалась, а на ее месте обнаружилась стайка индусов с кальянами и всякими курительными принадлежностями.
Человечек в темных очках все еще сидел у себя в уголку. Тварюшек на серой скатерти вроде бы даже прибавилось.
– Что-то не признаю ни одного из этих животных, – поделился я с ним.
– Еще бы.
– Вы их сами делаете?
Он покачал головой. На блошке не принято спрашивать продавцов, откуда они берут свой товар. Тут не так уж много табу, но это
– Хорошо продаются?
– Достаточно, чтобы прокормиться, – ответил он. – И чтобы крышу над головой иметь. Стоят-то они на деле куда больше, чем я за них прошу.
Я подцепил зверя, похожего, скажем так, на оленя… только если бы олень вдруг решил стать плотоядным.
– Это кто?
Он покосился на фигурку:
– Скорее всего, первобытный тавн. Сложно объяснить. Он еще моему отцу принадлежал.
По трансляции раздался вроде как бой часов – сигнал, что блошиный рынок скоро закрывается.
– Поесть хотите? – спросил я.
Он настороженно воззрился на меня.
– Я угощаю, никаких обязательств. Через дорогу есть «Деннис», а чуть подальше – бар.
Он задумался.
– «Деннис» сгодится. Приду прямо туда.
Я уселся ждать его в «Деннисе». Просидев так с полчаса, я уже решил забить, но он неожиданно заявился, минут через пятьдесят после меня. На запястье у него болтался коричневый кожаный мешочек, примотанный длинной бечевкой. Наверняка для денег – на вид кошель был почти пустой, так что фигурок в нем быть не могло.
Вскоре мой гость уже молча вгрызался в наваленную на тарелке кучу блинов. А где-то за кофе уже начал и разговаривать.
После полудня солнце начало гаснуть. Сначала свет замерцал, потом с краю стала быстро наползать тьма. Вскоре она захватила весь его багряный лик, и солнце сделалось совсем черным, будто выпавший из костра уголь. На мир снова пала ночь.
Бальтазар Непоспешный бегом скатился с холма, оставив силки на деревьях – неосмотренными и неопустошенными. Язык он держал за зубами, сберегая дыхание, и мчался быстро, насколько позволяла его выдающаяся туша, пока не достиг подножия холма, а с ним и передней двери своей однокомнатной хижины.
– Скорее, болван! Время поджимает! – закричал он, потом плюхнулся на колени и запалил лампу на рыбьем жиру, которая плевалась, воняла и распространяла судорожное оранжевое сияние.
Дверь хижины отворилась, и на пороге явился Бальтазаров сын. Он был немного выше отца, гораздо тоньше и, разумеется, безбородее. Имя парню дали в честь дедушки, и пока последний был жив, величали просто Фарфалем младшим. Нынче же его звали не иначе, как Фарфалем Неудачливым – в том числе и в лицо. Если он притаскивал домой курицу, она тут же отказывалась нести яйца; если рубил дерево, оно непременно падало так, чтобы причинить всей округе максимум неудобств и минимум пользы; если находил клад с древними сокровищами, прикопанный в сундуке на краю поля, ключ от сундука, стоило его повернуть, ломался прямо в скважине, оставляя в воздухе словно бы эхо какой-то песни – будто хор вдалеке пропел, – а сундук тут же рассыпался песком. Девицы, на которых ему случалось положить глаз, немедленно влюблялись в других, превращались в чудовищ или тут же, на месте, похищались деодандами. Все это было совершенно в порядке вещей.
– Солнце ушло, – сообщил Бальтазар Непоспешный своему сыну.
– Ну, значит, вот и он. Конец, – отозвался тот.
Теперь, когда солнце скрылось, сразу стало холоднее.
– Скоро будет, – поправил отец. – У нас еще есть несколько минут. Хорошо, что я ко всему подготовился заранее.
Он повыше поднял рыбную лампу и вошел в хижину.
Фарфаль последовал за отцом в крошечную берлогу, которая состояла из единственного, хотя и довольно вместительного, помещения. В дальнем его конце виднелась запертая дверь. Именно к ней и направился Бальтазар. Он поставил лампу на пол, снял с шеи ключ и отпер замок.