Остракон и папирус

Суханов Сергей Сергеевич

Батт только на улице сообразил, что не знает, как выглядит кратер.

4

До Хиоса Батт добрался к середине пианепсиона.

Гейкосора зашла в гавань около полудня дня Аполлона. По случаю праздника светоносного бога маяк дымил оранжевыми от хны клубами. Мачты пришвартованных кораблей зеленели лавровыми ветками. На вантах развевались разноцветные ленты. Даже крики чаек казались возвышенными.

Праздничное шествие-помпэ уже закончилось. Оно было не таким массовым, как в праздник Аполлона Боэдромия в самом начале осени или

на весенних Таргелиях, а в жертву архонт разрешил заколоть всего десять быков.

Большинство горожан к полудню покинули торговую площадь-дейгму: женщины разошлись по домам, неся в передниках куски пахнущего дымом мяса, мужчины отправились на симпосии, молодежь разбрелась по садам, чтобы в спокойной обстановке заняться распевкой перед вечерним состязанием хоров.

Над пристанью витал запах жаркого. Возле прямоугольного алтаря на ступенчатом цоколе все еще толпились жрецы фиаса Аполлона, заканчивая положенные ритуалы.

Рабы в измазанных кровью хитонах граблями сгребали в кучу обугленные копыта, рога и кости за окружавшей алтарь веревкой-перисхонисмой, чтобы отвезти останки на телеге к храмовому ботросу для захоронения.

Жрецы допивали оставшееся от возлияний вино. Заляпанные жиром и копотью гиматии потеряли белоснежную величавость, венки сидели косо. Зато покрасневшие лица священнослужителей выражали торжественную сосредоточенность.

Бронзовый Аполлон-кифаред довольно взирал на алтарь с поросового пьедестала. У его ног возвышался холм из подношений: лавровых венков, символических луков, стрел, изящных дарственных кифар с серебряными струнами, а также деревянных и терракотовых фигурок соперников бога по гимнастическим агонам – Марсия, Ареса, Гермеса.

Рядом белела мраморная стела от делегации с Делоса, где, по преданию, родились Аполлон и Артемида. Букеты цветов еще не утратили благоухания. Раб старательно разравнивал лопатой свеженасыпанный гравий.

Батт вместе с капитаном и келейстом направился к Священной роще. На море ты можешь заниматься чем угодно, однако почтения к святыням никто не отменял. Как ты себя поведешь, сойдя на берег, так к тебе и отнесутся.

На агоре десятки колесниц упирались оглоблями в вымостку из керамических черепков вперемешку с гравием. В загоне скучал небольшой табун лошадей в ожидании вечерних забегов. Конюхи задавали скакунам корм, подгоняли сбрую, чистили копыта, украшали уздечку лентами.

В святилище Посейдона наксосец нашел заведующего храмовым имуществом – эпитропа, чтобы вручить ему двадцатую часть от ожидаемой выручки за рабов. Поклялся вернуться, если продаст мисийцев дороже. Спутники добавили от себя по паре оболов.

Потом троица уселась на ступенях храма в ожидании конвоя с корабля. Батт бросил мелкую монету уличному торговцу фисташковой мастикой. Пахучая смола липла к зубам, но сознание приятно задурманилось эфирными маслами.

Вскоре показалась вереница пленных мисийцев, которых пираты подгоняли ударами палок. Рабов повели в сторону поросших соснами холмов, где находился рудник.

На стволах раскорячились прибитые гвоздями тела с глиняной табличкой на шее. Выдавленная надпись «бунтарь» объясняла причину казни. Сидя на голове одного

из трупов, ворона отрывала куски полусгнившей плоти. Собака с рычаньем пыталась отгрызть почерневшую ступню. Птица при этом недовольно каркала на соперницу.

Мисийцы ошалело смотрели на останки повстанцев. Ничего хорошего от работы на руднике они не ожидали, но это жуткое зрелище отнимало у них остатки мужества.

Ущелье пересекала просека с торчащими из земли короткими пнями. Глухо стучали топоры, хищно визжали пилы. Лесорубы отсекали ветки, тащили хлысты к дороге, натужно, тяжело, с хриплыми криками укладывали бревна в штабели. С вышки за работой внимательно наблюдал часовой, готовый протрубить в раковину при малейшем неповиновении.

«Поденщики, – лениво подумал Батт. – Рабу топор никто не доверит, потому что они от отчаянья голову теряют. А за спиной у каждого раба надсмотрщика не поставишь… Самая подходящая работа для них – это шурфы долбить, вот и просека для волокуш почти готова, осталось выкорчевать пни».

Среди скал показался лагерь.

Батт окинул его внимательным взглядом. Три бревенчатых барака и караульный дом сколочены из ошкуренных сосновых стволов. Постройки окружает жердяной забор. Площадка между ними хорошо утрамбована, но не изрыта копытами. Да и навоза нигде не видно, значит, это загон не для скота, а для людей.

Пираты позволили мисийцам справить нужду и напиться из меха. Потом заставили сесть в тени пихты. Батт отправился на переговоры с управляющим рудником.

Каменный мегарон в стороне от забора белел свежей штукатуркой. Массивный засов на двери был задвинут. Наксосец загремел кольцом, однако на стук никто не вышел.

Тогда он двинулся к баракам. От глубокого рва несло жуткой вонью. Над застоявшейся жижей мерзко роились мухи. В воздух тяжело поднялся черный гриф. Батт даже отвернулся, чтобы не смотреть, что там, он и так знал…

Загон встретил его тишиной. Грубо сколоченная сторожевая клеть возле ворот пустовала. Наксосец решил, что рабов отвели на копи, значит, в лагере остались только рабыни.

Словно в подтверждение его мыслей хлипкая дверь одного из бараков резко распахнулась. На землю кубарем полетела девчонка. Краснорожий надсмотрщик снова занес ногу для удара, но бить в пустоту не стал. Пьяно пошатываясь, он вывалился во двор.

Рабыня натянула рукой край разорванной эскомиды на грудь и попятилась, быстро перебирая согнутыми ногами. Худющая, ребра можно было пересчитать, на плечах синели кровоподтеки.

Вскочив, она бросилась к высокому забору, словно хотела его перепрыгнуть.

– Куда! – заорал краснорожий, а затем со спокойной уверенностью хищника двинулся за жертвой.

Беглянка упала на колени, понимая, что уйти от преследователя не удастся. Распахнутые от отчаянья глаза смотрели прямо на Батта. Наксосец наблюдал за происходящим спокойно – к таким вещам он давно привык, а страдания раба воспринимал, как страдания животного. Собаку ведь можно бить, тогда почему раба нельзя.

Так она и стояла на коленях, вцепившись руками в поперечный брус. Ее голова безвольно опустилась, плечи дергались от беззвучного обреченного плача.