Остракон и папирус
Шрифт:
Наксосец помолчал, потом махнул рукой:
– Согласен.
Батт уселся на швартовочную тумбу.
Вечер разливался по гавани мглистой синевой. Закат опалил бахрому облаков розовым жаром. Смоляной факел ронял на каменные плиты черные капли. В наступивших сумерках звуки портовой сутолоки казались особенно резкими.
Гейкосора терлась боком о размочаленный тростниковый кранец. Море с тихим плеском облизывало причал. Брызги стекались в зеленые лужицы на квадрах, от которых пахло водорослями.
По соседству
Овец одну за другой заводили на борт. Животные испуганно блеяли. Моряки ругались, однако продолжали тянуть их по сходням. Наверху капитан перехватывал веревку, чтобы спустить овцу по мосткам в трюм.
Корабль с коринфским вымпелом готовился к утренней погрузке. На причале дожидались своей очереди кипы скрученной в мотки пеньки, бронзовые гвозди в мешках, корзины с брусками вываренного пчелиного воска, кусками строительной смолы, застывшего битума, а также широкогорлые кувшины, наполненные мягким шерстяным воском. Раб капитана устраивался на ночлег рядом с грузом, за сохранность которого отвечал головой.
Наксосец приказал фракийке встать перед ним.
На разговор хозяина с рабыней никто не обращал внимания. Большая часть команды гейкосоры еще не вернулась с ипподрома, где проходило состязание колесниц. Келейст с двумя матросами перебирали такелаж, а рулевой чинил сломанную уключину.
– Койнэ понимаешь? – спросил Батт.
Рабыня кивнула.
– Я знаю твое имя – Фракка. Так вот… Оно мне не нравится. Буду звать тебя… – наксосец задумался, но почти сразу продолжил: – Я тебя купил, значит, ты теперь Хрисонета – «купленная».
Девчонка не отвечала, лишь таращила на него большие черные глаза.
– Сколько тебе лет? – снова спросил наксосец.
– Пятнадцать, господин, – тихо ответила рабыня.
Он оглядел ее худую фигурку: острые плечи, тонкую шею, неразвитую грудь.
– У тебя были мужчины?
Хрисонета кивнула.
Закусив губу, сказала:
– В лагере.
«Значит, все-таки успели, – мрачно подумал Батт и усмехнулся: – А на что я надеялся?»
– Запомни: ты моя собственность, поэтому будешь делать то, что скажу… – он замялся. – Не бойся… Я много чего плохого совершил… Тебя не обижу и другим в обиду не дам.
Девчонка снова кивнула. Она почему-то верила этому эллину, несмотря на его колючий взгляд. Так на рыбака смотрит барракуда из-под кораллового куста. Хотя прекрасно понимала: гиппокамп хоть и безобидная тварь, но это символ удачи, а удачу может искать и лихой человек.
Батт продолжил расспросы, он хотел знать все:
– Как ты стала рабыней?
Хрисонета откровенно рассказала:
– Я из племени долонков, господин. Мой род жил на Херсонесе Фракийском возле города Пактия, сразу за стеной, построенной Мильтиадом. Все было хорошо, пока с востока не полезли персы… Наши враги апсинты не стали дожидаться армии байварапатиша Мегабаза. А, может быть, выполняли его приказ… Не знаю… В общем, они проломили стену и смяли эллинов. Но сначала разграбили и сожгли деревни
– А почему ты оказалась на Хиосе?
Хрисонета грустно улыбнулась:
– Сюда свозят военнопленных со всех концов Эгейского моря. Перекупщики рабов не спрашивают, кто ты – враг или союзник. Мы все для эллинов фракийцы, а значит, враги.
– Что умеешь? – допытывался Батт.
– Все, что потребуется, господин… Скоблить и вымачивать шкуры, ткать, работать в огороде, жать ячмень, веять полбу… Тебе понравится, как я готовлю, если, конечно, на твоем острове растут тмин и чабрец.
– Растут, – ухмыльнулся наксосец.
Между кораблями втиснулась рыбачья лодка. Двое хиосцев принялись умело разделывать тунца длинными тонкими ножами прямо на квадрах. Затем выкинули голову и требуху в море, посвятив жертву Посейдону. Сидевшие на рее гейкосоры чайки мгновенно сорвались к воде. Птицы не хотели, чтобы добыча доставалась только богу.
Когда на пристани показалась толпа наксосских пиратов, Батт приказал рабыне подняться по сходням. Вскоре корабль огибал мол, вспарывая волны бронзовой кабаньей головой.
Впереди неровно мигал огонек лампы на носу лоцманской лодки. Маяк продолжал выбрасывать в небо последние оранжевые клубы. День Аполлона подходил к концу…
Зиму Батт провел на Наксосе.
Вместе с подельниками подкарауливал купеческие лембы, неосторожно оторвавшиеся от конвоя. Рубился с конкурентами на необитаемых скалистых островках между Наксосом и Паросом. Несмотря на опасность штормов, возил к Делосу горожан, которые щедро платили за покровительство синекожего пирата.
Да что там плыть-то: утром парус развернул на Наксосе, а в полдень уже свернул его на Делосе. Переночевал в пандокеоне для паломников – и в обратный путь. Пока адепты бьют поклоны Аполлону или Артемиде, есть время принести жертву Посейдону, чтобы позволил спокойно добраться до дома.
Кроме Хрисонеты, в доме наксосца не было других ойкетов. Батт не любил с ними возиться. Кормить, давать поручения и следить за их выполнением. Поощрять, наказывать, вызывать гиеродула из храма Асклепия, если раб заболел.
Он жил в небольшой каменной хижине за крепостной стеной в одиночестве. Отец погиб в море во время шторма еще до того, как родился сын.
Когда флот Дария подошел к острову, мать с трехлетним Баттом на руках и нагруженными на осла пожитками отправилась в горы. Вековые кедры на склоне Зевса казались беженцам надежным укрытием.
Оползень накрыл лагерь после сильного ливня. Сидевший в корзине на спине осла мальчик остался жив, но мать погибла. Сироту выкормил атаман ватаги, с которой отец выходил в море – Аристехм.
Батт собирал устриц и мидий на банках, таскал вместе со сверстниками бредень по отмелям, а когда ему исполнилось пятнадцать, Аристехм впервые взял его на дело.
В ненастную погоду атаман вывешивал на скалах фонарь в надежде на то, что проплывающие мимо купцы примут его свет за сигнал маяка. После шторма он вместе с Баттом отправлялся прочесывать берег в поисках товаров с разбившегося о рифы корабля.