Остракон и папирус
Шрифт:
Сначала Коккал высоким голосом восславил Зевса и Геру. Последние строфы жрецы и жрицы обоих фиасов пропели вместе. Потом Коккал затянул дифирамб в честь Диониса. Все присутствующие, включая жриц Геры, почтительно слушали.
– Призывайте бога! Призывайте бога! – внезапно воззвал он.
– Приди, сын Семелы! – вторили ему дадуки. – Приди, Бассарей! Восстань из вод Лернейского моря!
Словно внимая этому страстному воплю, огромная маска на мачте корабля начала раскачиваться. Облака быстрее побежали в глазницах бога. Борода завозила
После тройного возлияния вином Коккал приступил к обряду жертвоприношения. Козлов подводили к алтарю по одному. Дадуки в это время исполняли торжественную песню-просодию под переливы авлосов.
Голову каждой жертвы посыпали ячменными зернами. Следующую горсть Коккал бросал в огонь. Срезав с головы животного клок шерсти, Верховный дадук тоже предавал ее пламени костра.
Один из дадуков вливал козлу в ухо воду, чтобы дождаться кивка согласия. Потом, глядя жертве в глаза, Коккал бил ее молотом в лоб. Козел валился на землю, как подкошенный.
Тогда один из жрецов переворачивал козла на живот, а другой загибал голову жертвы вверх. Верховный дадук резким движением перерезал козлу горло.
В этот момент дадуки и жрицы резко вскрикивали: «Ололигмос!», чтобы заглушить предсмертный крик животного. Прославляющий бога хор совершал однообразные ритмические движения, двигаясь вокруг алтаря то в одну, то в другую сторону.
Младший дадук собирал бившую из шеи жертвы кровь в сфагион, после чего передавал сосуд Коккалу. Выплеснув половину на алтарь, тот выливал остальное в кратер киприотов.
Затем мертвого козла укладывали на жертвенный стол. Гаруспик в алом хитоне вспарывал жертве живот. Вскоре его руки были по плечи в крови, одежда намокла и облепила ноги.
На столе росла груда внутренностей, а на земле рядом с ним – куча шкур. Только один раз гаруспик вытянул перед собой открытые ладони, на которых лежали печень и селезенка:
«Селезенка увеличена, печень темная… – заявил он. – Козел болен!»
Метримота согласно закивала, ей не понравилось, что жертва перед убиением заупрямилась подходить к алтарю. Хорошо еще, что не вырвалась из рук дадука – вот был бы скандал.
Тушу выбракованного козла гиеродулы крюками поволокли к выходу и выкинули за теменос. Ее тут же с радостными воплями утащили дежурившие возле арки нищие.
Дадуки свалили внутренности на большие медные сковороды. Затем теми же крюками выкатили из кострища раскаленные булыжники. Вскоре масло заскворчало, а над теменосом поплыл запах жаркого.
После того как жрецы, обжигаясь и дуя на дымящиеся куски, съели потроха без остатка, они приступили к разделке туш. Топоры поднимались и опускались, брызгала кровь, бурыми пятнами оседая на одежде. По мраморной столешнице текли темные струи. Во все стороны летели осколки костей. Потемневший песок под ногами превратился в кашу.
Срезав с костей мясо, дадуки торжественно побросали копыта, жир и кости в огонь жертвенного костра.
Вскоре мясо жертв было порублено, посыпано солью и обжарено на вертелах. Ели все, кто присутствовал на церемонии. Сатиров, как посланцев Кипра, тоже пригласили к пиршеству. Гиеродулы разлили по канфарам неразбавленное красное вино, которое киприоты доставили с гейкосоры Батта.
Пропев заключительный дифирамб Дионису, дадуки покинули теменос. Жрицы Геры удалились в Герайон. На этом ритуал закончился, но праздник продолжался.
Этот день будет проведен островитянами в песнях, плясках и неумеренном потреблении вина. А вечером вакханки уйдут в горы, чтобы среди темных урочищ, в чаще леса или на дне глубоких ущелий предаться дионисийскому безумию.
Заглянув в кратер, наксосец удовлетворенно кивнул. Потом приказал накинуть на него покрывало с созвездиями.
– Сейчас заберете? – поинтересовалась Метримота, которая решила дождаться, когда киприоты унесут с теменоса чашу с жертвенной кровью.
– Нет, – Батт покачал головой. – Корабль Диониса должен прокатиться по всему острову, так что забрать успеем… Пусть постоит здесь до утра.
Он переглянулся с сатирами.
Следующий раз корабль остановился возле театра.
Возбужденные горожане разбрелись по ярусам. Дети бежали первыми, выбирая лучшие места по своему вкусу. Женщины опускали на каменный пол театрона корзины с дарами, потом разворачивали свертки с закусками. Мужчины откупоривали мехи с молодым вином.
Батт сидел на камне за орхестрой. Наксосец рассеянно наблюдал, как плотники укладывают перед скеной сосновые балки, чтобы построить помост для трагических и комедийных хоров.
От застывшего в зените солнца накатывал жар. Быки безмятежно давили черными тушами пыль. Корабль замер, словно сам бог утомился за день. По синим бездонным глазницам Диониса пробегала рябь перистых облаков, а борода едва колыхалась, когда ее задевал легкий морской бриз.
Поликрита тихо полулежала в отбрасываемой парусом тени, прислонив тирс к мачте и обмахиваясь веером. Менады, все еще пьяные, потихоньку расходились по домам, чтобы хоть немного отдохнуть перед ночной вакханалией.
Сатиры уже вели себя скромнее. Они больше не прыгали как полоумные, а разбрелись по фисташковой роще. Одни улеглись отсыпаться в траву, другие обнимались с покладистыми саммеотками. То и дело кто-либо из пиратов подходил к Батту, чтобы шепотом поинтересоваться, не пора ли отправляться на дело.
Тем временем архонты, магистраты и главы коллегий расселись с семьями в престижных ложах проэдрии. Дадуки заняли почетные места у самого парапета, так как им предстояло надзирать за церемонией возложения бескровных жертв на фимелу – алтарь Диониса в центре орхестры.