Остракон и папирус

Суханов Сергей Сергеевич

Клумбы пестрели яркими пятнами. Махровый гибискус раскрыл большие красные бутоны. Лантана удивляла разноцветными соцветиями. Канны доверчиво расправили оранжевые лепестки, на которых еще блестели капли утренней росы. Куст олеандра трогательно и доверчиво смотрел на мир розовыми цветами.

Галикарнасец склонился над дифтерой – листом выделанной овечьей кожи. Он хмурился и что-то сосредоточенно писал расщепленной на конце тростниковой палочкой-каламом, обмакивая ее в чернильницу.

Поликрита неслышно, на цыпочках подкралась сзади. Резко закрыла Геродоту глаза ладонью. Он вздрогнул, прекратил писать, после чего обернулся с недоуменным выражением

на лице.

Саммеотка озорно рассмеялась.

– Что делаешь? – спросила она, заглядывая галикарнасцу через плечо.

Отложив калам в сторону, Геродот пояснил:

– Пишу историю Самоса.

Поликрита зашевелила губами, читая:

– Ой! Некоторые слова такие странные.

– Так это аттический говор ионийского диалекта. На нем в Афинах разговаривают. Со времен Гекатея исторические описания сочиняются только на этом диалекте… Хороший тон – понимаешь?

Она кивнула, затем спросила:

– Ты в порт ходил?

– Ходил… Сегодня работы нет. Лименофилак велел завтра появиться, сказал, что афинский лемб под погрузку встанет… Пока я свободен, нужно все записать. Свиток можно размножить, а потом разослать по библиотекам… Так его прочитает больше людей.

– И зачем тебе это? – не унималась Поликрита.

Геродот на мгновение растерялся:

– Как зачем… Пусть про Самос все знают… И про войну Поликрата с лакедемонянами, и про его дружбу с фараоном Амасисом, и про помощь Камбису, сыну Кира… Неужели можно забыть, как Поликрат запер женщин и детей в доках, чтобы горожане не перешли на сторону мятежников? Он ведь был готов их всех убить… Много о чем можно написать… Да вот хоть о том, как мы отбили медный кратер у пиратов. Разве этот подвиг не заслуживает народной памяти?

Поликрита помрачнела:

– Мои подруги погибли… Ты прав, про это забывать нельзя.

Казалось, Геродот завелся:

– Так ведь я и не первый историк в Элладе. Вот смотри… Сначала были эпические стихи. Гомера и Гесиода ты должна знать…

Поликрита снова кивнула, тогда Геродот продолжил:

– Они в основном про богов и героев писали… Потом аэды начали петь под аккомпанемент лиры вообще обо всем. Ну, там, про войну, смерть, любовь, смысл жизни, богатство и бедность… Из современных эпических аэдов я знаю только твоего брата, да моего покойного дядю… Трагедии и комедии тоже пишутся в стихотворной форме. Но вот ученым требуется излагать свои мысли понятным языком в прозе. Чтобы читатель не только удовольствие получал, но и имел возможность вдумчиво изучить изложенное. Так появились сочинения философские, географические, исторические, даже ораторские… Например, мифографы составляют генеалогию эвпатридов. Это, конечно, очень узкая специальность. Поэтому я беру пример не с них, а с логографов, которые рассказывают про разные интересные места и события. Особенно мне нравится Гекатей Милетский. Он побывал в Европе, Азии, Ливии… Описывал то, что видел своими глазами, без прикрас и ссылок на авторитеты. Высказывал собственное мнение. Еще и карту ойкумены нарисовал. Правда, на мой взгляд, его повествование суховато… Он и считается первым историком.

Саммеотка погладила краешек кожаного листа.

– Как ты научился доходчиво излагать свои мысли на письме? Я вот говорю складно, а дай мне в руки калам, так сразу растеряюсь… Слова в голове порхают, будто бабочки вокруг костра, но в готовую фразу складываться не хотят.

Геродот вздохнул:

– Приходится сначала в уме все обдумать, чтобы не испортить дифтеру. Она дорого стоит… Я уже не говорю

про папирус… Ладно еще саисский или купеческий – эти сорта дешевые, потому что низкого качества, а например, канобский библос мне точно не по карману… Так дифтеру еще и кедровым маслом пропитать надо, чтобы не рассыхалась, это тоже деньги… Было бы, конечно, легче сначала нацарапать, как придется, на свинцовой пластине, вощеной пинаке или на горшечном черепке, а потом уже облечь слова в красивую форму на коже или папирусе. Только мне времени жалко…

Он вдруг внимательно посмотрел на саммеотку:

– Ты бы смогла быстро записать то, что я скажу?

– Ну, да, – удивилась она. – Тут ничего сложного нет, если ты продиктуешь.

Он протянул Поликрите глиняный черепок и нож:

– Давай… Геракл намял бока Немейскому льву.

Саммеотка с легкостью выполнила задание, после чего вернула керамический черепок-остракон Геродоту.

Изучив запись, он похвалил ее:

– Умница.

– А еще проще переписывать, – довольно заявила Поликрита.

Она вскочила, игриво щелкнула ему по темечку щелбан и, подхватив корзинки, скрылась в саду. Только желтый хитон замелькал среди стволов черешен.

Внезапно со стороны ворот послышался стук кольца.

Галикарнасец не удивился, потому что утренние часы после рассвета считались на Самосе лучшим временем для похода в гости. На щебневой дорожке показался Херил с гостями.

Геродот сразу узнал Менона и Харисия. Оторвавшись от работы, он поспешил им навстречу. И остановился в замешательстве, не увидев Формиона. В худшее верить не хотелось.

– Да жив он, жив! – с чувством произнес Менон, обнимая Геродота. – Харисий его вытащил из воды до того, как гейкосора Батта затонула… Ну, а пираты пошли на корм рыбам.

Галикарнасец облегченно вздохнул, затем сердечно поблагодарил гостей. Но тревога не прошла, потому что Формиону грозила другая беда. Метримота считалась ревностной поборницей храмовых правил, а значит, судьба двоюродного брата была решена.

– Где он? – спросил Геродот.

– Сразу вернулся в Герайон. Сильно беспокоился, как там Иола, – Менону казалось, что эти слова успокоят галикарнасца.

Все еще улыбаясь, фарсалец хлопнул Геродота по плечу:

– Поздравляю с возвращением кратера! Каждый из вас оказался на высоте, внес свой достойный вклад в спасение реликвии. Я уже наградил Харисия за блестящий маневр. Осталось сообщить Кимону. Посланник Самоса после такой открытой поддержки со стороны Афин должен стать сговорчивее на коллегии Делосской симмахии.

Хозяева и гости расселись на складных садовых дифросах. Из-за куста ежевики высунулся было темно-бурый ибис, но, увидев людей, поспешил спрятаться среди деревьев.

Шум голосов напугал и славку. Птичка с серым брюшком и зеленой спинкой перелетела на соседнюю оливу, где продолжила самозабвенное пение.

– У меня к тебе просьба, – обратился Геродот к Менону. – Формион жив, но… Он еще не спасен, потому что Метримота хочет сделать его евнухом… Ты можешь помочь?

Менон нахмурился:

– Формион рассказал Харисию, как один из киприотов кричал на него, грозил оскоплением. И что Мать фиаса молчанием подтвердила его слова. В общем, так… Уверен, Кимон одобрит мои действия. От лица Ареопага я попрошу Метримоту нарушить правила Герайона. Пусть Формион принесет искупительную жертву, наложит на себя пост, обеты, еще что-нибудь… Но в обиду парня я не дам! Не сомневайся. Он подвиг совершил, так что может рассчитывать на благодарность Афин.