Острие скальпеля. Истории, раскрывающие сердце и разум кардиохирурга
Шрифт:
Многие из моих пациентов и родственников умерших больных хотели, чтобы их истории были рассказаны широкому кругу читателей, поэтому просили меня написать книгу.
Как часто случается, у французов есть подходящее выражение: se mettre `a nu, то есть раздеваться догола. Именно это я и решил сделать, хотя подобное зрелище было бы гораздо более интересным в мои молодые годы. Мне кажется, людям радостно осознавать, что их хирург – даже тот, кто оперирует сердце или мозг, – тоже является человеком, подверженным тем же эмоциям, что и все остальные. Однако из-за одного неприятного спортивного происшествия я на какое-то время утратил некоторые чувства, характерные для большинства людей, что оказалось неожиданным, но эффективным стимулом для моей карьеры – жизни «на острие скальпеля».
1
Семья
Когда я искал в интернете современное описание личности хирурга,
Переполненный тестостероном хвастун, уверенный, дерзкий, харизматичный, авторитарный. Высокомерный, изменчивый, склонный к травле и насилию. Агрессивный. Сначала режет, потом задает вопросы, потому что резать – значит лечить, а лучшее лекарство – холодная сталь. Иногда ошибается, но никогда не сомневается. Хорошо владеет руками, но никогда не располагает временем для объяснений. Сострадание и общение – для маменькиных сынков.
Автор-психолог утверждал, что эмоционально напряженная и пропитанная адреналином рабочая обстановка привлекает определенный тип личности. Это действительно так. Разрезание людей, за которым следует купание в крови, желчи, дерьме, гное и костной пыли, – это настолько чуждое для нормальных людей времяпрепровождение, что сам процесс оперирования сразу же возводит между нами стену. Люди, склонные к самоанализу и неуверенности в себе, не выбирают мою профессию.
Невозможно описать, как мучительно сложно было попасть на программу по обучению кардиохирургии в 1970-е годы, когда операции на открытом сердце с использованием аппарата искусственного кровообращения проводились менее двадцати лет. Хирурги того времени составляли элитарную группу, членам которой хватало мужества, мастерства и дерзости, чтобы обнажить больное сердце и попытаться его «починить». Тогда методы защиты сердечной мышцы, лишенной кровоснабжения, были неэффективными, и длительный контакт крови с инородной поверхностью аппарата искусственного кровообращения грозил опасной воспалительной реакцией, известной как «постперфузионный синдром». Таким образом, для кардиохирургов решающим фактором их работы была скорость. Смертельные исходы случались ежедневно, но большинство пациентов были настолько больны, что это не считалось катастрофой. Сохранение жизни пациента и облегчение его симптомов приносили радость, но смерть прерывала страдания. Большинство семей испытывало благодарность, что их близкий человек получил хотя бы шанс на выздоровление благодаря хирургическому вмешательству.
Нам всем сначала пришлось пройти курс общей хирургии, чтобы показать, что у нас есть все необходимое. Во-первых, требовались хорошие руки, причем с ними надо было уже родиться. Большинство органов просто лежат внутри тела, пока хирург режет их и зашивает, но сердце – это движущаяся мишень, мешок крови под давлением, который начинает стихийно кровоточить в результате одного неловкого движения. Всего одно неуклюжее прикосновение может сбить его ритм и привести к внезапной остановке. Во-вторых, необходим подходящий темперамент: хирург должен уметь говорить о смерти со скорбящими родственниками и абстрагироваться от болтовни в операционной. В-третьих, требовалась смелость: смелость сменить начальника, когда он слишком устал, взять на себя ответственность за послеоперационный уход за крошечным младенцем или справиться с катастрофой в отделении травматологии, пока более опытный врач находится в часе езды от больницы. В-четвертых, нужны терпение и стойкость: мне приходилось оперировать по шесть часов кряду в качестве первого ассистента (иногда с похмелья) и не терять концентрации или находиться на дежурстве пять дней подряд днем и ночью. Таким было обучение хирургов в то время.
Разрезание людей, за которым следует купание в крови, желчи, дерьме, гное и костной пыли, – это невероятно чуждое для нормальных людей время-препровождение.
Серия адских экзаменов, необходимых, чтобы стать членом Королевской коллегии хирургов, накладывала дополнительное бремя на клиническую работу. Экзамены охватывали каждый аспект хирургии, и только треть кандидатов справлялась с ними успешно. Мое желание оперировать на грудной полости не имело никакого значения. Для «первичного» членства нам требовалось знать анатомию человека до мельчайших подробностей. Мы должны были детально изучить мозг и зубы; каждый нерв, артерию и вену в теле: куда они шли, какую функцию выполняли и в чем заключались последствия их повреждения. Нам требовалось знать физиологические процессы в каждом органе и биохимию каждой клетки. Чтобы получить «окончательное» членство, имея базовый хирургический опыт, мы должны были овладеть каждой операцией из учебника, а затем выучить все диагностические и хирургические техники для каждой специальности. Только после финальной демонстрации всесторонних знаний и навыков нам разрешалось двигаться дальше и выбирать специализацию. Я провалил первую попытку сдать экзамены, что очень дорого мне обошлось. Большинство моих коллег тоже не сдали. Весь этот мучительный процесс должен был отделить зерна от плевел, и неудача меня не сломила. Это напоминало мне регби, спорт, который я особенно любил. Одни игры ты выигрываешь, а другие проигрываешь.
Хирургам 1970-х годов хватало мужества, мастерства и дерзости, чтобы обнажить больное сердце и попытаться его «починить». Такие операции на тот момент проводились менее 20 лет.
Мир хирургии напоминает армию. Консультирующие хирурги – это офицеры и джентльмены, в то время как студенты на разных этапах обучения выстраиваются в ряды по званиям: капрал, сержант и штаб-сержант. Они много работают и со временем также становятся офицерами. Финальный этап – самый сложный. Для самых амбициозных он представляет собой работу в одной из лучших базовых клиник. Кардиохирурги стремятся попасть в такие лондонские больницы, как Роял Бромптон (Royal Brompton Hospital), Хаммерсмит (Hammersmith), Сент-Томас (St Thomas’ Hospital) или больницу Гая (Guy’s Hospital). Работа в любой из них сулит большие перспективы. Во времена моей молодости у Кембриджа был хороший кардиоторакальный центр в деревне Папворт (Papworth) за городом. Оксфорд играл очень небольшую роль.
Мы занимались всем этим в 25–35 лет, то есть в тот период, когда все нормальные люди строят постоянные отношения, обосновываются на одном месте и рожают детей. Во время обучения хирурги живут, как цыгане, переезжая с места на место, в зависимости от того, где им предложили работу получше. В хирургии заключалось что-то такое, что поднимало нас на другой уровень. Среди всех врачей мы были самыми самоуверенными и все время безжалостно пытались обойти друг друга, чтобы получить лучшую работу. Ребята – в то время, как и сегодня, это были исключительные люди – оставались в больнице ночь за ночью, не упуская ни единого шанса прооперировать. Если в больнице было спокойно, они шли на пост медсестер, где всегда находили себе интересное занятие.
Когда смертельные исходы случались ежедневно, большинство семей испытывало благодарность, что их близкий человек получил хотя бы шанс на выздоровление благодаря хирурам.
Я вырос на окраине Сканторпа (Scunthorpe) и женился на своей школьной возлюбленной. После того как я очутился в водовороте собственных амбиций, все изменилось, и брак стал для меня обузой. Я стыдился этого, однако знал бригады хирургов, каждый член которых имел роман в больнице. В реальности в адюльтере нет ничего привлекательного, хотя мыльные оперы его все время романтизируют. Эта проблема стала настолько распространенной, что сотрудники больницы Джона Хопкинса (Johns Hopkins Hospital) в Балтиморе исследовали развод как профессиональную опасность для медиков. Чем раньше медики женились, тем выше был процент разводов. Вполне естественно, что развод являлся обычным делом, когда второй супруг не работал в медицинской сфере. Во всем виноваты несхожие интересы. У таких супругов мало общих тем для разговора, потому что врачи – а особенно хирурги – поглощены своей больничной жизнью.
Мне приходилось оперировать по шесть часов (иногда с похмелья) и не терять концентрации или находиться на дежурстве пять дней подряд днем и ночью.
Исследование, проведенное в больнице Джона Хопкинса, показало, что половина психиатров и один из трех хирургов разводились. В среде кардиохирургов процент разводов был впечатляющим, о чем я уже знал по опыту коллег. Среди причин были названы высокий уровень тестостерона, долгие смены, ночные дежурства и тесные рабочие отношения с молодыми привлекательными женщинами, которые часто имели место в стрессовых и эмоционально напряженных ситуациях. В таких условиях профессиональные связи перерастали в романтические.
Однажды декан медицинской школы при Университете Дьюка решил предупредить абитуриентов, что уровень разводов в этом учреждении выше ста процентов. Почему же превышен максимум? Потому что студенты, которые приходили в университет уже женатыми, разводились, а затем женились повторно и снова разводились. В их жизни работа стояла на первом месте, а все остальное – на далеком втором.
Как-то раз на конференции в Калифорнии я взял журнал Pacific Standard, в котором нашел статью под заголовком «Почему среди хирургов так много мерзавцев?», посвященную преобладающему в хирургии типу личности. Подруга журналиста, работавшая медсестрой, рассказывала, как она однажды подала хирургу острый скальпель, а тот порезал им большой палец. Он пришел в бешенство и заорал: «Кто так подает? Мы что, дети, которые лепят из пластилина? Смешно». Затем, чтобы подчеркнуть свою мысль, он бросил в нее скальпель. Медсестра пришла в ужас, но, не зная, как реагировать, просто промолчала. Никто не заступился за нее и не сделал замечание хирургу за его агрессивное поведение и неосторожное обращение с острыми инструментами. Целью статьи было показать, что подобным образом ведут себя многие хирурги, и им все сходит с рук.