Остров Чаек
Шрифт:
Ну, хотя бы мертвые кругом – не из хитроплетов. Прокса ужасал обычай развеивать по ветру прах почивших.
«Вот почему хитроплеты страдают и голодают, – шептались между собой островитяне. – Вот почему они пропадают, становятся добычей орлов, вулканов и сильных морских течений. Они позволяют ветрам разрывать души предков, и некому больше оберегать их и приносить удачу. Они становятся уязвимы».
Поговаривали, будто хитроплеты, когда не остается никого, кто помнил бы умершего, уже не называют его по имени. О героях в роду больше не рассказывают легенд, только бесчисленные мифы о своем странном боге – Когтистой Птице.
Прокс попытался вообразить, как вокруг него незримо
Наконец он отыскал птицу – та клевала траву в поисках мелкой живности. Прокс уже нагнулся подобрать поводья, когда заметил вокруг листья белой орхидеи-понуриглавки, все до единого отмеченные кругленькими дырочками. В следующий миг он уже сломя голову мчался вниз по склону и крепко затыкал уши, потому что, хотя и был горожанином, знал, что эти дырочки означают: здесь прошлись жуки-забвенчики.
Забвенчики обитали только у западных гор, но слухи об их коварстве разлетелись повсюду. Когда молодые жучки покидали кокон, они принимались по спирали выедать в листьях вот такие круглые отверстия. Полный кружок в лепестке без самого жучка в нем означал, что насекомое закончило наедаться и набирать вес и что его крылышки достаточно затвердели. Они имели лишь одно средство защиты против острых, как кинжал, клювов голодных птиц, и оно было смертельно опасным.
Вокруг бушевал и переливался залитый солнцем мир. Камни и невидимый глазу вереск царапали лодыжки, но Прокс не останавливался, потому что знал: воздух кругом уже гудит от крохотных агатовых крылышек. Он догадывался, что позади него с неба уже обрушиваются птицы, завороженные этим жужжанием и утратившие способность летать, думать или дышать. Поговаривали, будто жужжание сперва чувствуют и лишь потом начинают слышать, когда за грудиной пробивается дрожь. А к тому времени, как ухо начинало различать этот звук, становилось уже слишком поздно. Никто не знал, на что похожа песня забвенчика; знали только, что она прекрасна – все, кто услышал ее, умирал с улыбкой на губах. Прокс уносил ноги, спасаясь.
Лишь вернувшись на тропу, он остановился отдышаться. Согнулся пополам и уперся руками в колени. За пряжки ботинок набилась трава. Расстроившись, он пнул камень.
«Я мог бы стать почтенным клерком в Шквальной Гавани, – горько подумал он про себя, когда сердце возвращалось к привычному ритму, – но нет, мне надо быть здесь…»
– Почему ты отлучилась? – резко спросила мама Говри, когда Хатин влетела в пещеру. – Ты ведь знаешь, что она никому, кроме тебя, не позволит разрисовать уши изнутри. Инспектор будет здесь с минуты на минуту, а она еще не готова.
Хатин только молча кивнула, пытаясь прийти в себя.
Мама Говри еще некоторое время смотрела на нее.
– Ты ведь успеешь все приготовить? – переспросила она, и Хатин кивнула. Мать погладила бритый лоб дочери своими грубоватыми пальцами. Хатин ощутила заключенные в этом жесте любовь и одобрение, и ей во что бы то ни стало захотелось оправдать их.
Мама Говри не была холодной или злой, это нужда заставила ее сделаться тверже и жестче. Мир казался ей комом затвердевшего теста, который только и ждал, когда она погрузит в него теплые, сильные пальцы, разомнет и придаст нужную форму.
Арилоу согласилась, чтобы уши ей изнутри выкрасили в тот же мраморно-белый цвет, который придали ее лицу, и после Хатин выглянула наружу.
С некоторым волнением она обнаружила, что инспектор уже в деревне и беседует о чем-то с Уиш и одной из ее дочерей. Между Уиш и Эйвен, двумя лучшими ныряльщицами за жемчугом, давно шла борьба. За жемчугом ныряли исключительно женщины: говорили, будто у мужчин легкие меньше, – и каждая ныряльщица яростно оберегала «свой» уголок рифа. Долгие годы Уиш наслаждалась ловлей в самом завидном месте, пока не появилась молодая соперница – Эйвен. Для Уиш это стало ударом, а последней каплей послужили дела семейные.
Два года назад младшую дочь Уиш убил один пришлый землевладелец. Магистрат признал убийство несчастным случаем, и виновник, заплатив штраф, покинул городок. Событие не принесло бы ничего, кроме горя, если бы Эйвен не убедила старшего сына Уиш, Феррота, в необходимости исполнения заслуженного наказания для виновного. И вот однажды утром Феррот покинул деревню – с небольшой котомкой за спиной и странным, отстраненным и суровым выражением на лице. Лишь потом безутешная мать узнала, что он отправился «искать мщения», оставив прежнюю жизнь – лишь бы выследить убийцу сестры. В деревне шептались: «Он ушел, примкнув к “Возмездию”», «Отныне его семья – мстители». Хатин понимала, что речь шла о тайном союзе хитроплетов, принесших клятву мести и помогавших друг другу доводить задуманное до кровавого конца. Больше Феррота не видели, и семья Уиш этого не забыла. Они продолжали выказывать семье Арилоу должное почтение, однако за ним все еще скрывалось холодное презрение и обиды.
Оставшийся у Уиш сын, четырнадцатилетний Лоан, резким движением ноги присыпал ступни Хатин теплым песком. Та вздрогнула, и Лоан заулыбался.
– Ты в таком виде собираешься инспектора встречать?
Хатин внезапно осознала, как выглядит: припорошенная красной пылью, в волосах – мушки. От стыда ее лицо побагровело.
Лоан демонстративно снял что-то с ее одежды и с хмурой улыбкой присмотрелся к этому. Потом лизнул и, не успела Хатин отпрянуть, прилепил ей на нос.
– Ступай умываться, – сказал Лоан и неторопливо побрел прочь.
Сняв с носа кружок, вырезанный из белого лепестка, Хатин поняла, к чему он клонит. Пыль и золотистая, похожая на огненные шутихи россыпь пыльцы на ее темной юбке служили свидетельством того, что этим утром она побывала в горах. Если Прокс застанет ее в таком виде, то без труда догадается, что те двое мальчишек погнали вьючную птицу в Земли Праха намеренно, по ее просьбе. А увидев на ее одежде кусочки лепестков, похожие на крохотные полные луны, заподозрит, что оспинки, которые прогнали его прочь от поклажи на целых десять минут, выедены отнюдь не молодыми жучками, а искусно сделаны ловкими ноготками девочки. Ему в одночасье станет ясно, что все его недавние злоключения – это часть ее плана, целью которого было порыться в его вещах и раздобыть ключи к заданиям.
Хатин встала на камни и ополоснула ноги морской водой, отряхнулась. Вернувшись, она увидела взмыленного и изможденного Прокса: тот шел по тропинке и подгонял упирающуюся птицу-слона. Жалость смыло приливом паники.
Теперь уже ничто не остановит проверку.
Когда Скейн вошел в пещеру и сел напротив Арилоу, она не подняла головы. Окруженный собственным жутким флером тишины, он ждал и не спешил заговаривать или начинать проверку.
Хатин, не отрываясь, глядела на свои руки, и, не желая демонстрировать то, как предательски они дрожат, положила их себе на колени. Быстро покопавшись в поклаже на птице, она отыскала три бутыли и три ларчика, но склянок для испытания нюха не было. Наверняка лежали в карманах у Прокса, и прямо сейчас он их где-то закапывает. Оставалось надеяться, что мальчишка, посланный шпионить за ним, не подведет.