Остров Д. Метаморфоза. Вторая книга
Шрифт:
Я не была на это способна. Марана казнит Коменданта. После десяти выполненных заданий ей дадут такое право – убрать того, кого она захочет. Кроме императорской семьи, разумеется.
А тогда меня увели обратно в камеру дожидаться исполнения моей просьбы. Когда мне сказали, что Мадан отказался от встречи, я не поверила. Я билась о дверь в истерике, ломала об нее ногти и кричала. Как же я кричала, чтобы они не смели мне лгать. Он не мог отказаться. Не мооог. Только не от меня. Меня облили ледяной водой, чтоб не орала и, не дай Бог, не спровоцировала бунт заключенных. Промерзшая до самых костей, я обессиленно рухнула на пол и смотрела в потолок, надеясь на скорую смерть
Нас везли на площадь в бронированном грузовике, разделенном на сектора. У меня уже не осталось слез, я лежала на холодном полу, подобрав ноги под себя, обхватив колени руками и смотрела в одну точку. Мне хотелось, чтобы все это быстрее закончилось. Чтобы не думать, почему он так со мной. Почему отнял право увидеть перед смертью. Но я этого так и не поняла по сей день. Возможно, это было именно то, что так трудно простить – эту безграничную жестокость, на которую мог быть способен только он. Моральную пытку, с которой я так и не справилась тогда. Грузовик остановили где-то возле очередного КПП на досмотр. Именно тогда меня и освободили. Вытянули из машины, якобы на проверку.
Я даже не смотрела по сторонам, послушно шла в небольшое серое здание. Меня завели в одну из комнат, похожую на медкабинет, и закрыли дверь снаружи. Спустя пару минут, туда вошел Пирс. Он сказал мне, что я свободна. Это был апокалипсис. Это была дикая истерика на грани с помешательством. Я не знаю, что со мной тогда творилось. Я била его и царапалась, я орала, как раненый зверь, пойманный в капкан, билась о стены. Я требовала везти меня на площадь, чтобы увидеть их. Чтобы умереть вместе с ними. Пирс стойко держался, схватив меня в охапку и сильно стискивая, не давая дёрнуться, закрыв рот ладонью, пока не отъедет грузовик, в который вместо меня погрузили другую женщину-смертницу. Я его проклинала и грозилась разорвать на части, если не вернет обратно в машину…. Пирс сообщил мне время казни, и я остекленевшим взглядом смотрела на часы, когда стрелка пересекла двенадцать, я выхватила у Пирса пистолет, но ему удалось отобрать его у меня, а потом опять долго держать в железных тисках. Пока выла и кричала, пока срывала горло и, наконец, не затихла.
Позволила увезти себя из города по поддельным документам. Интерес к жизни пропал совершенно. Я пыталась покончить с собой каждый раз, как он оставлял меня одну. Резала вены, вешалась, но каждый раз он возвращал меня обратно и качал как ребенка на руках, умоляя прекратить истязать себя и его. Дать возможность помочь мне, а я сипло шептала, что он не помогает, он мучает меня. Пусть даст уйти или сам пристрелит. Он говорил, что я жить должна, что это чудо, ведь мне удалось спастись. И я понимала, что должна быть ему благодарна, но не могла смириться.
Думать не могла о том, что они все мертвы, а я жива. Что Мадан сгорел там на площади, а я… а я здесь, ем, дышу, сплю. Когда их больше нет. Эти месяцы превратились в кромешный ад. Мы скитались по резервациям, перебивались жалкими крошками еды и воды, жили в перевалочных пунктах для беженцев. Мне было все равно, я не жила – я существовала.
Однажды мне все же удалось стащить у него нож и исполосовать руки, тогда меня и отвезли в больницу. Хотя это сооружение было сложно назвать больницей. Огромная палатка с белыми крестами, врачи в окровавленных халатах, проводившие операции прямо там, при других пациентах. Очередной военный госпиталь возле стены.
Здесь мне и сказали, что я беременна.
Но в самом начале, когда Пирс предоставил свои документы, чтобы нам дали пристанище на одной из военных баз после того, как мы покинули пределы столицы, ему отказали, так как по документам я была ему никем, а военным разрешено проводить с собой на территорию полигона только своих жен или близких родственников. Пирс предложил выйти за него, но я отшатнулась от него, как от прокаженного. Лучше сдохнуть, чем предать Мадана. Лучше голодная смерть, чем стать женой Пирса Даваса. Он не настаивал, мы поехали в первый центр помощи беженцам, но и там нас отказались принять вместе. Только по отдельности. Меня вместе с другими беженками-женщинами отвезти в резервацию на юг, а его, как военного, переформировать и отправить ближе к зоне военных действий. Мы снова ушли. Иногда от голода меня шатало, и я теряла сознание и это несмотря на то, что Пирс отдавал мне почти половину своей доли еды.
Я не могла простить ему того, что он вывез меня из столицы, но не спас Мадана и отца. Мне было плевать, почему он этого не сделал, но он не имел права решать за меня, жить мне или умирать. Но постепенно мысли о ребенке начали возвращать меня к жизни, я больше не имела права думать только о себе. Я это поняла, когда чуть не потеряла малыша при переезде из одной резервации в другую, когда людей разогнали, потому что правительство отказалось финансировать этот округ. Людям предложили искать убежище в другом месте.
Именно тогда я и согласилась на брак с Пирсом. Я больше не могла позволить нам голодать. Смотреть, как он отдает мне последние крошки хлеба, а сам жует соломинку и покрывается каплями холодного пота, чтобы удержаться и не съесть свою порцию. Наверное, в те дни я и начала чувствовать к нему нежность, то самое чувство безграничной благодарности за то, что так упорно боролся за меня и за моего еще нерожденного ребенка. Готов был дать нам свою фамилию и при этом ни на что не надеяться. Пирс ни разу не спросил, чей это малыш, а я так и не рассказала ему о нашей с Маданом тайне. Но иногда мне казалось, он и сам все знает. Мы обустроились на военной базе неподалеку от западной стены. Там требовались военные и рабочая сила. Я помогала на кухне с остальными женщинами, а Пирс минировал всю окружающую местность перед стеной на случай прорыва. Нам не платили деньгами, да и кому они были нужны, за них нечего было купить, но, по крайней мере, мы не голодали больше, и я точно знала, что ребенок родится под присмотром врачей, а не где-нибудь в перевалочном пункте. Тогда я еще умела на что-то надеяться.
Стену меты прорвали спустя несколько месяцев. Это не было похоже на то, как произошел прорыв в городе. Это было намного страшнее. Не было сирены, не было никаких предупреждений. На улицах просто вырубился свет, и со всех сторон начали доноситься вопли ужаса и дикой боли. Люди в панике бежали с полигона, а за ними гнались твари и откусывали им на ходу конечности. Там погиб Пирс. Остался навечно на этом полигоне. Он подорвал себя вместе с метами, которых сдерживал у хрупких ворот, пока мы все садились в грузовик, чтобы вырваться из этого ада.