Остров фарисеев. Путь святого. Гротески (сборник)
Шрифт:
«Какие же это были у него идеалы?» – с недоумением подумал Шелтон и, не найдя ответа, только кивнул головой и снова протянул собеседнику портсигар, ибо тот, как истый южанин, уже бросил папиросу, докурив ее только до половины.
– Величайшее удовольствие в жизни – поговорить с человеком, который способен понять тебя, – с легким поклоном продолжал француз. – С тех пор как умер тот старый актер, у нас тут никого нет, с кем можно было бы поговорить по душам. Да, это был не человек, а воплощение бунта. Бунтовать – c’еtait son mеtier [26] , он посвятил этому свою жизнь, подобно тому как другие посвящают свою жизнь погоне за деньгами; а когда он утратил способность активно возмущаться, он стал пить. В последнее время это был для него единственный способ протестовать против порядков нашего Общества. Преинтересная личность – je le regrette beaucoup! [27] Но как видите, он умер в большой нужде; подле него не было ни души, некому было даже сказать ему последнее прости – сам я, понятно, не иду в счет. Он умер пьяный, мосье. C’еtait un homme! [28]
26
Было его профессией (фр.).
27
Я очень жалею о нем! (фр.)
28
Вот это был человек! (фр.)
Шелтон продолжал доброжелательно наблюдать за маленьким французом.
– Не всякий сумеет так кончить свою жизнь, – поспешил добавить парикмахер. – У человека бывают минуты слабости.
– Да, конечно, – согласился Шелтон.
Маленький парикмахер украдкой бросил на него скептический взгляд.
– Впрочем, – заметил он, – ведь это важно только для неимущих. Если есть деньги, то все эти проблемы…
Он пожал плечами. Легкая усмешка отчетливее обозначила морщинки у глаз, и он махнул рукой, словно хотел сказать, что об этом не стоит больше говорить.
Шелтону показалось, что француз отгадал его тайные мысли.
– Значит, по-вашему, недовольство свойственно лишь неимущим? – спросил он.
– Плутократ, мосье, – ответил маленький парикмахер, – отлично знает, что попади он на эту galеre [29] – и ему будет хуже, чем бездомному псу.
Шелтон встал.
– Дождь прошел, – сказал он. – Надеюсь, что вы скоро поправитесь. Не откажите принять от меня вот это… в память о старом актере.
И Шелтон сунул французу соверен. Тот поклонился.
29
Галеру (фр.). Здесь в смысле: «Стань он на этот путь».
– Заходите, мосье, когда будете поблизости, я всегда счастлив видеть вас, – с жаром проговорил он.
И Шелтон ушел.
«…хуже, чем бездомному псу… – подумал он. – Что он хотел этим сказать?»
Шелтон сам почувствовал себя чем-то вроде такого бездомного пса. Еще месяц разлуки может убить всю сладость ожидания, может даже убить любовь. Его чувства и нервы были так напряжены из-за этого постоянного ожидания, что он реагировал на все слишком остро, всему придавал слишком большое значение – так раздражает благопристойных людей искусство, в котором слишком много жизненной правды. Самая сущность вещей обнаруживалась теперь для него со всею ясностью, подобно костям, проступающим сквозь кожу похудевшего лица: слишком уж явным было убожество невыносимо тяжелой действительности. Вдруг Шелтон увидел, что стоит перед домом своей матери, – казалось, некая жажда утешения, некий инстинкт привели его в Кенсингтон. Судьбе словно нравилось перебрасывать его от одного полюса к другому.
Миссис Шелтон не выезжала из города и, хотя было первое июня, грелась у камина, протянув ноги к огню; на ее розовом личике, у глаз, были такие же морщинки, как у маленького парикмахера, только рожденные жизнерадостностью, а не духом протеста. Она заулыбалась при виде сына, и морщинки ее словно ожили.
– Мой дорогой мальчик, как чудесно, что ты приехал, – сказала она. – А как поживает наша милочка?
– Благодарю вас, отлично, – ответил Шелтон.
– Она, должно быть, такая душенька!
– Мама, – запинаясь, проговорил Шелтон, – я так больше не могу!
– Не можешь? Чего не можешь, дорогой Дик? Вид у тебя очень озабоченный. Пойди сюда, сядь рядом, и давай уютненько побеседуем. Не унывай. – И, склонив головку набок, миссис Шелтон с подкупающей улыбкой посмотрела на сына. А он, натолкнувшись на ее неиссякаемый оптимизм, почувствовал себя таким подавленным и несчастным, как никогда еще за все время своего испытания.
– Мама, я не могу больше ждать! – сказал он.
– Да что же случилось, мой мальчик?
– Все очень плохо!
– Плохо? – воскликнула миссис Шелтон. – Ну-ка, расскажи мне подробно!
Но Шелтон только покачал головой.
– Вы, надеюсь, не поссорились?..
Она запнулась: вопрос показался ей таким вульгарным – его можно было бы задать разве что слуге.
– Нет, – чуть ли не со стоном ответил Шелтон.
– Знаешь, мой дорогой Дик, мне это кажется немного странным, – проворковала мать.
– Я знаю, что это кажется странным.
– Послушай, ты никогда раньше не был таким, – сказала миссис Шелтон, беря его за руку.
– Да, никогда не был таким, – с усмешкой подтвердил Шелтон.
Миссис Шелтон плотнее закуталась в индийскую шаль.
– О, мне так понятно, что ты переживаешь, – весело, с сочувствием проговорила она.
Шелтон сидел, сжав голову руками и пристально глядя на огонь – веселый и изменчивый, как лицо его матери.
– Но ведь вы так обожаете друг друга, – продолжала она. – И Антония такая прелестная девушка!
– Вы не понимаете, – угрюмо пробормотал Шелтон. – Дело не в ней… и вообще ничего не случилось… дело во мне…
Миссис Шелтон снова схватила его руку и на сей раз прижала ее к своей мягкой теплой щеке, давно утратившей упругость молодости.
– О, я знаю! – воскликнула она. – Мне так понятно, что ты переживаешь!
Но по сияющей безмятежности ее глаз Шелтон увидел, что она решительно ничего не понимает. И надо отдать ему справедливость, он был вовсе не так наивен, чтобы пытаться что-то ей разъяснить. Миссис Шелтон вздохнула.
– Как было бы чудесно, если бы, проснувшись утром, ты посмотрел на все иначе. На твоем месте, голубчик, я прежде всего совершила бы большую прогулку, а затем отправилась бы в турецкую баню; потом я взяла и написала бы ей и все бы ей объяснила. Последуй моему совету, и сам увидишь, как все отлично уладится.
Загоревшись этой мыслью, миссис Шелтон встала и, слегка потянувшись всем своим крошечным, еще таким молодым телом, в экстазе молитвенно сложила руки.
– Дик, мой дорогой, ну сделай это! – воскликнула она. – Ты сам увидишь, как все будет чудесно!
Шелтон улыбнулся: у него не хватало духу рассеять ее иллюзии.
– И передай ей мой самый горячий привет, – продолжала она. – Скажи, что я жду не дождусь свадьбы. Ну, дорогой мой мальчик, обещай же мне, что ты так и поступишь.
Шелтон сказал: