Остров гуннов
Шрифт:
Я считался главным професс'oре философии и астрономии, предсказателем-футурологом, хотя на моей родине, учась в школе и институте, из-за рассеянности все запоминал поверхностно. Мои беседы были о будущем, футурологии.
Несмотря на мои предчувствия, мы не думали о том, что нам грозит, и безоглядно продолжали ломать каноны преподавания. Престижным считался русский и латинский языки. Мы простодушно отбросили сам принцип обучения – обезьяньего заучивания канонов – текстов Аристотеля, Аверроуса и других, на которых зациклилась церковь, формул и текстов разных
Не использовались существующие учебники – зачем? Особенно история. Люди пишут ее, чтобы повторять те же ошибки, потому что история всегда ангажирована. Нельзя создать единый учебник в средневековом обществе, где действуют одни вожди и полководцы, занятые вытаскиванием друг из-под друга лакомых кусков, манящих богатствами и возможностью влияния. Для меня та история правильна, которая улавливает боль рождения новой эпохи, ясно открывающейся при взгляде из космоса. Мы создавали историю семей слушателей, которая складывалась в некую правдивую историю гуннов.
Студенты не изучали какие-то определенные науки. Мы решили обучать не «семи свободным искусствам»: грамматике, риторике, диалектике (умению мыслить), музыке, арифметике, геометрии, астрономии, философии натуральной, моральной и метафизической. Учили с помощью этих искусств. То есть, предметы оставались, но синтезировались в одну проблему: «Кто – здесь?», «Зачем – мы?», «Куда мы идем?».
Я понимал обучение так: оно состоит в переходе за горизонт привычных представлений, за ними уже нет ни отдельных дисциплин, ни кропотливого заучивания, а только творческий поиск, горькие провалы или радости открытий. Тогда все направления науки и культуры будут освоены семимильными скачками.
Вот только как открыть фонтан в беспривязных юнцах?
Основным был диспут, где применялся не привычный метод доказательств pro et contra, sic et non (за и против, да и нет), а метод, так сказать, озарения. Чтобы достигнуть прозрения, применялись разнообразные «уловки» для вхождения в суть проблем. Забывались различия между магистрами и школярами, искали истину вместе.
Экзамен был только устный, для определения достигнутого духовного уровня студента, не цепляющегося намертво за букву в страхе наказания.
Принцип диспутов и бесед в рощах Академии имел исторический шанс. Такой вид обучения был знаком со времен Платона, еще не так давно система свободных диспутов существовала в обучении гуннов. Споры сопровождались криками до хрипоты, пинками и кулачными драками, до ненависти противоборствующих сторон, и даже преподаватели могли получить по морде. При этом над головой густел черный дым матерной правды. Так, что мы были в струе их преподавания, правда, древнего, еще не вытесненного рамками государственной идеологии.
Учение облегчалось тем, что у наших школяров не было никаких убеждений. Наиболее благоприятное состояние их мозга – постоянный отдых. Утомительное это занятие – настоящая работа мысли, напряженно думать над сложным текстом, из которого возникают догадки и озарения. В общежитии они распевали
Сладко нам безумие!
Гадко нам учение!
Юность без раздумия
Рвется к развлечению!
Быстро жизнь уносится,
Предана учению!
Молодое просится
Сердце к развлечению!
Правда, были старательные – смиренные зубрилы, держащиеся в стороне от слишком рискованной компании.
Глядя на безумных школяров, я понял, почему неискоренима палочная система обучения и экзаменов наподобие ЕГЭ в моем мире. В истории не было другого способа добиться результата, кроме порки. Ибо чертова природа не дала сознанию дара изначальной ясности и энергии познания. Неужели это неизбежно – традиция учить, идущая еще с древних времен Рима, средневековых зубрежек или китайских «чиновничьих экзаменов»? С натаскиванием на запоминание ненужных дат и биографий героев истории. С воспитанием лжецов и халявщиков, пользующихся шпаргалками. Не могут зажечь в них факел! Чтобы дети сами кидались на знания, стремясь понять себя и мир. Настоящих учителей всегда не хватало в истории.
Для начала мы одели школяров в фирменную одежду Академии – бордовую куртку без рукавов, с поясом, куда крепилась шпага, белые лосины и туфли с загнутыми носами. На голове красовалась бордовая шапочка с пером и эмблемой утеса, нарисованной летящей кистью Ильдики. Они сразу стали гордиться своей формой.
Занятия в Академии происходили в отстроенном сарае-храме, где было светло от больших цветных окон, или в музее, изображавшем старинное городище, обнесенное острыми кольями, или на воздухе в рощах парка.
Здесь не было четкой границы между професс'oре и учениками, которые тоже могли получить дипломы бакалавров и даже магистров.
Вначале споры были сумбурными. Ученики любили диспут «О чем угодно» (disputatio de quodlibet), выбирали темы: «Зачем застилать кровать, если можно просто набросить покрывало?», «Как получается, что упражнения (поединки и турниры) укрепляют физическую силу?», «Являются ли пришельцы ангелами или демонами?»
На последнее я отвечал:
– Посмотрите на меня – похож на демона?
– Няма. Но имаш волшебную коробочку для моментального разговора с всички сторонами света!
Я сразу брал задушевный тон в беседах с лохматыми слухачами, как бы в едином ощущении с ними.
– Вы, ведь, чего-то хотите? – спрашивал я их.
– Жить. Да буде сытыми. Да глядеть позоры. Любить момзелей.
– Хорошо, получили. А дальше? Мало быть сытыми.
– А защо дальше?
Действительно, зачем? Они еще целиком погружены в солнечный ток жизни, в вечно манящий океан, где поражает ржавый пароход, засевший на подземной скале, и на берегу волшебные дары – ребра остатков кораблей, и чудесные цветные камни гальки и ракушки.