Остров гуннов

Метлицкий Федор Федорович

– Вы не верите в людей. Теперь все будет по-другому. Рушатся вековые стены между гуннами.

Как было бы хорошо жить на этой волне всегда! Но этот выплеск – ничего не изменит. Прежде всего, в самих протестующих. Завтра у них останется то же, что всегда, – энтузиазм молодости, недовольство происходящим, злость, безнадежность потерь. Мы смотрим на созданную веками систему, на нашу судьбу в ней, – снизу вверх. И это не выбить. Измениться должны мы. Но как? Как распрямиться, подняться выше нашего местечкового антропоцентризма, чтобы смотреть сверху вниз, посмеяться

над пороками мира?

Теперь я видел, что это возможно.

36

Опять необычно для летнего сезона похолодало. Шли продолжительные дожди, и не было им конца, как будто наступал потоп. По прогнозам космологов моего мира наступает очередной период охлаждения солнца, всего на один-два градуса, но из-за чего Европу когда-то объял ледниковый холод.

Из океана хлынула волна цунами, и большую часть Острова затопило, кроме нашей Свободной зоны, находящейся на стороне высокого обрыва. Видимо, архипелаг, где находится наш Остров, – опасная сейсмическая зона, и центр – тот вулкан Колоссео, что разрушил нашу прежнюю жизнь и отнял могилу Ильдики и предков старца Прокла.

Никто на Острове не изменил своего образа жизни и мыслей. Наоборот, безалаберные гунны сидели на крышах, ловя с них рыбу удочками, и ни за что не хотели уходить, чтобы не обокрали мародеры. Или лезли под самые бурные потоки, не боясь в них исчезнуть. Здесь смерть воспринимается иначе, чем в моем будущем. Они верят в бессмертие и потустороннюю райскую жизнь, им легче умирать. Потому и надеются «на авось».

Гунны по-прежнему не понимали, что живут на краю бездны, их муравейник продолжал делать свое дело, предписанное природой, пока его не уничтожат дихлофосом судьбы прямо из опрыскивателя в построенную пирамиду, или затопит стихия.

После независимого вече все вошло в прежнее русло. Постепенно восстановился контроль над умами в целях обеспечения безопасности и порядка. Самый туманный вопрос был: над кем контроль? Перепугавшиеся чиновники, обнаружив, что никакой революции не произошло, снова взялись за привычное: силовые структуры «новых гуннов» принялись вылавливать зачинщиков, привлекать к суду, не подозревая о практике помилования. Многие испугались и называли имена зачинщиков, чтобы выгородить себя, хотя им ничего не угрожало.

Эдик был поражен, открыв истину: после нашего грандиозного вече, открывшего достоинство в гуннах, ничего не изменилось в системе.

– Это он! – мрачно говорил Эдик. – Предатель нашего дела.

– Не только он, – останавливал я. – Вокруг него свита – не дает делать реформы. И парламент, избранный из самых крикливых демагогов. Убрать их невозможно. Пирамида вертикальной власти втягивает всех. Эта пирамида имеет тенденцию бесконечно опутывать общество. Гунны принимают ее ради самосохранения. Своим безмыслием и принятием за естественное того, что есть. Если скажут: завтра вас повесят, только и спросят, нужно ли принести с собой мыло, чтобы смазать веревку. Нам не дали время, чтобы изменить сознание.

– Ты не любишь гуннов, – вторил

он словам Аспазии.

– Ты же гунн?

– Отъявленный!

Он не размышлял о народе, он сам был им, но лучшей, хотя слепой стороной.

– Тебя я люблю. О чем тогда говоришь? Ты сам страшно далек от народа, – говорил я чужие слова, не опасаясь, что это раскроют.

Откуда системе было знать о другой форме правления, кроме извечно данной их жестоким божеством и преданием? Это независимо от власти. То, что называется «самоцензурой», не что иное, как страх и незнание другого способа спасти себя. Вершина пирамиды власти тоже не знала, как иначе воздействовать на угрозу хаоса.

Я был уверен, что власть не сознавая идет в сторону саморазрушения, в странной непредсказуемости победителя, взявшего в плен множество рабов. С непонятной мне римской решительностью спалить гнезда недоброжелательства до золы на земле, чтобы стало жутко подданным.

На очередном вечере элиты меня встретили враждебно. Там оживленно переговаривались.

– Их была всего тысяча, по подсчетам атаманского приказа.

– Неправда, десятки тысяч!

Щетинистый купец, строитель дворцов, хмыкнул.

– И нищо друго няма? А революция?

Равноудаленный Либерал успокоил его:

– Не волнуйся. Гиксосы после своей революции тут же сделали ее товаром. Сейчас у них на всех этикетках – революционные лозунги.

– Защо собирались? – подыграл его соратник за столом.

Я не хотел бесполезной словесной драки.

– Сто тысяч добрых людей. Нормальные, открытые лица.

– Подкапываете основы.

– Если их можно подорвать, то что это за основы?

Купец яростно заиграл глазами.

– Проезжал у толпы на колеснице. Некий угрожающе надвинулся. Те враждебни, агрессивни!

Савел ядовито оглядел всех.

– Конечно, увидели боязливо выглядывающего из расписной коляски жирного ростовщика. Какая тут радость!

У купца остановились глаза.

– А ти… Сам страхливец пред тях.

– Дело не в страхе, – серьезно сказал Савел. – Нашими древними королями всегда владело беспокойство: желание новых просторов земли, обладания лежащим рядом чужим богатством, господство над массой, или страх, что свергнут и обезглавят. И всегда вызывали возбуждение, ненависть, бунты и революции, ибо кому понравится, если изо рта вынут последний кусок. А Конфуций говорил: надо уважать воду, ибо корабль может и опрокинуться. Лучше не доводить до зависти, голодной смерти. Ничего такого не делать. Затаиться. Быть равнодушным.

– Особенно тебе нравится равнодушие, – сказал я, пойманный враждебным окружением.

– Не в том смысле! Наш-то Бог гневается, требует праведности, он жесток. Примиряет все противоречия только на небе, как третья сила. Старики говорили, есть похожий на наш остров, где исповедуют Дао. Мудрецы этой школы рассматривали вопрос: есть ли у курицы третья нога? Ведь что-то движет ею, дает равновесие. Их третья сила – на земле, равнодушная и примиряющая все – Дао. Природа, небо и земля бесстрастны.