Шрифт:
Часть первая. Сын кузнеца
В Баньковой Воле
Стоял дом в чистом поле, у перекрестка заброшенных дорог. Одна из них терялась где-то на бескрайней, поросшей вереском и густой травой равнине. Вторая, пересекавшая ее наискосок, сужалась неподалеку, превращаясь в тропинку, и исчезала в густых зарослях, которые, словно хищные звери, расположились на той, близкой к закатному солнцу стороне. Никто годами здесь не бывал. Ближайшее жилье находилось в десяти милях отсюда.
Пустынность этого места подчеркивала царившая тут тишина – идеальная тишина заколдованного столетиями
Дом этот и его окружение пользовались плохой, с незапамятных времен укоренившейся славой. Баньковая Воля относилась к той категории немногочисленных, разброшенных по всей земле мест, на которых, по всей видимости, тяготило божье проклятие или печать сатаны.
Дом был небольшой, одноэтажный, покрытый дранкой. Его крыша, черная как смола, нависавшая над окнами в виде удлиненных стрех, контрастировала своим траурным цветом с белыми словно череп стенами, просвечивающими сквозь живую изгородь. Когда сумерки сглаживали линии и контуры, дом выглядел издалека как огромное, смертельно больное лицо, глядевшее на мир осовелыми глазами. Иногда, в вечернее время, хотя внутри не было ни одной живой души, из печной трубы дымило. Бурые клубы вываливались из ее жерла и ленивыми руном скатывались с крыши в сад. Осенней порой в распахнутых настежь комнатах гулял ветер, выл в узких длинных сенях и яростно хлопал дверями. В светлые, лунные ночи из недр дома доносилось хныканье младенца или протяжный душераздирающий женский крик. Длинными зимними вечерами за стеклами окон двигались какие-то мглистые, размытые человеческие контуры, выплывали из глубины, останавливались на пороге либо призрачным хороводом скитались по пустому саду между замерзшими деревьями.
Иногда под одним из окон были слышны отголоски напряженной работы – кто-то яростно копал землю и выбрасывал ее заступом из глубокой ямы. Бывало, что по ночам в пустой, лишенной всяческой хозяйственной утвари кухне мелили жернова.
Сад, простиравшийся вокруг дома, был дик и запущен. Сгорбленные от старости яблони и сливы, за которыми годами никто не ухаживал, или не плодоносили вовсе, или же родили терпкие, никуда негодные плоды. Незаметными сделались тропинки, глухо заросшие крапивой, полынью и сорняками. В тени деревьев завелся ядовитый дурман, дьявольская белена и цикута, разрослась белладонна, аконит, кокорыш и чертополох. В жаркие дни от этих растений исходили едкие и ядовитые запахи, которые, казалось, хотели отвратить прохожего от посещения этой проклятой усадьбы.
Когда осенний мрак опускал на землю полотнище тени и шел по полям темнолицым великаном, дремлющая днем душа сада оживала – раздавался шепот, вздохи, чьи-то просьбы, заклинания, слышались звуки тяжелых шагов, шорох осторожной поступи или неожиданный глухой стон падающего тела.
Иногда колдовство выплескивалось за границы дома и сада и овладевало ближайшими окрестностями. Тогда в полночь через перепутье дорог тянулись призрачные процессии. Во главе их шел какой-то человек на ходулях, держа в руке вместо креста осмоленную головню, за ним – фигура, напоминающая священника в ризе с изображением виселицы на спине, а дальше – толпа призраков с огромными восковыми свечами перевернутыми вниз пламенем.
Шествие появлялось внезапно на перекрестке дорог, обходило дом с траурными песнями и антифонами и также неожиданно и быстро исчезало с другой стороны, в чистом поле. Когда процессия выходила через калитку в саду, священнодействовавший, простирая в сторону дома руку, осенял его знаком креста, но в обратном направлении – снизу вверх. Тогда нутро дома отвечало ему адским гулом мужских и женских голосов, которые перекрывал раскатистый, издевательский хохот. А через мгновение все умолкало, огни гасли и дом снова погружался в сонную тишину безлюдного места…
* * *
В один из дождливых, осенних вечеров странный случай привел в Баньковую Волю двоих людей. Во время сильнейшего ливня в сени дома вошел молодой мужчина, одетый в охотничий костюм. Он поспешно захлопнул за собой дверь, сбросил резиновую куртку, с которой стекала дождевая вода, отложил ружье и, нажимая пальцем кнопку электрического фонарика, стал осматривать дом.
– Заброшенная хижина, – пробормотал он, обводя взглядом четыре комнаты, которые через распахнутые настежь двери казались совершенно пустыми. – Всех как метлой вымело! Ни одной живой души. И что за бешеный сквозняк! Того и гляди – голову оторвет.
И он старательно закрыл окна.
– А может, здесь кто-нибудь умер от заразной болезни? – закралась ему в голову подозрительная мысль. – В таком случае попал из огня в полымя… Ха, делать нечего – выбора нет, сгодится и такой ночлег.
Он обошел по очереди пустые комнаты.
– Что за собачий холод!
Его бросило в дрожь.
– Окоченеть можно! Как здесь спать, в этой псарне, и на чем? Хоть бы какую-нибудь колоду под голову. А что будет, если фонарик сядет?
Перспектива провести ночь в темноте, при температуре чуть выше нуля, ничуть его не радовала. Когда в одной из комнат он увидел печь с остатками обугленного полена, в его воображении родился заманчивый мираж весело горящего очага.
– Надо обязательно найти дров.
Он воскресил в памяти искривленные контуры деревьев, маячащих в сумерках вокруг дома. Снова надев куртку и освещая себе дорогу фонариком, он через заднюю дверь вышел в сад. Он не ошибся и через некоторое время вернулся с охапкой хвороста и сухих веток, бросил добычу в угол около дверей и повторил свою вылазку еще несколько раз. Скоро в сенях нагромоздилась порядочная куча веток.
– А теперь затопим в «спальне».
Он вынул из кармана газету, расправил ее на печной решетке, набросал хвороста и поджег зажигалкой. Вспыхнул огонь и загудело в печной трубе. Охотник погасил фонарик и при свете огня перенес весь запас хвороста в комнату. Вскоре он почувствовал приятное действие тепла. Он сбросил куртку, подложил ее себе под голову и вытянулся во весь рост на полу рядом с печью. В красном свете очага резко проявились его мужские, энергичные черты лица, оживленные парой светлых сокольих глаз. Он положил руки под голову, уставился взглядом в низкий свод и отдыхал.
Ему было хорошо. Изможденный после целого дня скитаний по лесе, полуокоченевший от осеннего холода, он смог оценить блаженное действие огня и закрытого, оберегающего от дождя и холода пространства. Жесткие, покрытые многолетней пылью доски пола казались ему мягкой постелью, а грязная и пустая комната самой уютной на свете спальней. На дворе яростно выл октябрьский ветер, стекла слезились бусинками дождя, в вымазанной белой известью старой печи радостно бушевал огонь и рождал на стенах косматые тени, а в углу стрекотал одинокий сверчок – было хорошо…