Остров Колдун
Шрифт:
– А кто же тут? – спросил он. – Тут место необитаемое.
Тогда Фома Тимофеевич заговорил тихо, почти шепотом, но мы так напряженно вслушивались, что хоть и с трудом, а различали каждое слово:
– Жгутов будет в начальство лезть, – говорил капитан, – не пускайте, нет ему доверия, Глафира начальство. Пусть Жгутову не подчиняется. Ты ей так и скажи. Понял, Фома?
И тогда выступил вперед Жгутов, Я раньше не замечал его. Он держался в стороне, особняком, стараясь не привлекать к себе внимания, да и мы думали только о капитане, слушали только капитана. Сейчас Жгутов подошел к Фоме Тимофеевичу и наклонился над ним.
– Напрасно меня обижаете, Фома Тимофеевич, – сказал он. – Вина моя есть, я не говорю, но только пусть даже я виноват, я же моряк, Фома Тимофеевич. Я же выручить всех могу. Не ребята же выручат, не Глафира же.
Капитан молчал. Он, видно, с трудом понимал, откуда вдруг появился Жгутов: они же, кажется, были вдвоем с Фомой.
– Это кто говорит? – спросил он наконец.
– Это я, Жгутов, механик ваш, Паша Жгутов.
Опять капитан долго молчал. Потом спросил:
– Фома, Глаша, вы куда ушли?
– Здесь мы, Фома Тимофеевич, – сказала Глафира, – это я говорю, вы меня слышите?
– Ты гони его, Глаша, – сказал капитан, – гони, слышишь? Пусть уходит. Его нам не надо. Поняла? Ты лучше со Степой посоветуйся. Степа хороший человек, не подведет. Моряк наш Степа.
Ой, какое несчастное, испуганное лицо было у Глафиры!
– Какой Степа, Фома Тимофеевич? – спросила она.
– Как – какой? – удивился Коновалов. – Новоселов Степа, матрос.
– Смыло его, – сквозь слезы сказала Глафира. – Утонул наш Степа, Фома Тимофеевич.
Капитан молчал и молчал очень долго, видно стараясь все сообразить, все вспомнить.
– Когда же это? – спросил он наконец растерянно. – Я и не помню.
И опять замолчал, стараясь собраться с мыслями.
– Ой, – простонала Глаша, – ну что же это такое!
А капитан опять заговорил медленно, тяжело, с трудом произнося слова: – Как ветер, Глаша, стихает?
– Стихает, Фома Тимофеевич, – сказала Глафира.
– А волна как, пологая?
– Будто пологая стала.
– Ну, значит, шторму конец. Должны нас выручить, – уверенно сказал капитан. – Не могут на Колдун не зайти,
– Вы отдыхайте, Фома Тимофеевич, – ласково сказала Глаша. – Вы не думайте, непременно за нами зайдут, не тревожьтесь.
– Пить мне охота, – еле слышно прошептал капитан.
Глафира поднесла ему чайник и напоила прямо из нодика. Фома Тимофеевич пил долго, жадно, потом открыл глаза, и мне показалось, что сознание у него прояснилось. Он обвел глазами нас всех и совсем другим голосом, ясным, спокойным, спросил:
– Рана глубокая?
– Нет, Фома Тимофеевич, не особенно, – сказала Глафира. – Кость цела.
– Заживёт, – уверенно сказал капитан. – У моряков хорошо заживает.
И вдруг он улыбнулся. Весело, хорошо улыбнулся. И в ответ заулыбались мы все – и Фома, и Валя, и Глафира, и я. И даже Жгутов улыбнулся. Он был здесь, вместе с нами, Жгутов, но как будто его и не было. Мы на него не смотрели, не видели, он не интересовал нас. Это получилось само собой, и он это чувствовал. Он хотел показать, что вот он здесь, вместе с нами, мы радуемся, и он радуется. Товарищи, мол, и все. Но улыбка у него была неискренняя, заискивающая.
– Я отдохну немного, Глафира, – извиняющимся тоном сказал Фома Тимофеевич.
Ему было неловко, что вот, можно сказать, кораблекрушение, трудная минута, все надо организовать, наладить, продумать, а он, капитан, отдыхать собрался.
– Отдыхайте, Фома Тимофеевич, отдыхайте, – сказала Глафира.
Но капитан, кажется, уже не слышал её. Он откинул голову, закрыл глаза и облегченно вздохнул. Ему трудно было думать и говорить. Уже почти сутки прошли с тех пор, как мы вышли из порта, сутки огромного напряжения сил, сутки волнения, сутки без единой минуты отдыха.
Глафира устроила старика поудобнее, Фома снял куртку и подложил ему под голову, и старик лежал так неподвижно, так спокойно, что трудно было разобрать-дышит он или не дышит. Фома испуганно спросил:
– Что это он, тетя Глаша, затих так?
– Ничего, ничего, – сказала Глафира, – отдыхает человек, не видишь? – Глафира подумала и внимательно оглядела остров. – Тут, ребята, где-то должна быть пещера. Выбрасывало тут рыбаков, бывало, по нескольку дней отсиживались, так говорят, укрывались в пещере. Хорошо бы туда Фому Тимофеевича перенести, водорослей бы насбирали, костерчик бы разожгли.
– Так мы пойдём, поищем, – предложил Фома.
– Я тоже пойду, – решила Глафира. – Рассудить надо, как устроиться, а ты, Валя, побудь здесь, у Фомы Тимофеевича, и в случае чего крикни. Далеко-то пещера не может быть. Я думаю, вон не за тем ли камнем.
– Подожди, Глафира, – сказал Жгутов.
– Чего ждать? – спросила Глафира.
– Давай отойдем в сторонку, поговорить надо.
– Говори, если хочешь, – сказала Глафира.
– Отойдем, секретный у меня разговор.
– Нет у меня с тобою секретов, – резко сказала Глафира. – Хочешь – при всех говори, а не хочешь – не надо.
Жгутов собирался резко ответить Глафире, но сдержался. Сейчас Глафира была ему очень нужна.
– При всех так при всех, – сказал он. – Может, недолго нам жить-то осталось, Глафира, умрем на мокрой скале.
– Спасут, – уверенно сказала Глафира, – не может быть того, чтобы не спасли.
Жгутов посмотрел на черные, мокрые скалы. Над скалами с криком летали чайки, ни травинки, ни кустика не росло на острове. Только внизу у воды лежали кучами выброшенные волнами водоросли.
– Не знаю, – сказал Жгутов, – может, и не спасут. Тоскливо мне, Глаша. Знала бы ты, как тоскливо! Места себе не нахожу.