Остров Колдун
Шрифт:
– Ну не могу я! – вопила она сквозь рыдания. – Ну что хотите делайте, не могу!
Тут пришлось вмешаться мне. По чести сказать, я тоже чувствовал, что не могу. Вадька как будто выражала мои мысли. Но мне следовало помнить, что я старший я, значит, не только не могу распускаться при маленькой, но ещё и должен её учить уму-разуму. Поэтому я, вместо того чтобы тоже расплакаться или, по крайней мере, хоть качать жаловаться, вдруг заорал
– Что значит «не могу»? – кричал я. – А я могу? Да? А тетя Глаша может? А Фома Тимофеевич на вахте стоит – он может? И подбери картину сейчас же. Это государственное добро. Ну!
Валя помолчала немного, и я уже подумал, что зря на неё кричал, что она сейчас только сильнее расхнычется и толку никакого не будет, но она вдруг сказала очень сердито, как она всегда говорила, когда понимала, что неправа и надо подчиняться, но не хотела показать, что подчиняется.
– Ну, чего раскричался? – сказала Валя. – Ну, подберу, – Она изловчилась и действительно подняла картину и сразу же с возмущением повернулась ко мне. – Я ничего и не говорю, – сказала она. – А только на младших нельзя кричать. Это на нервы вредно действует.
– «Нервы, нервы»! – проворчал я. – Будут тут ещё твоими нервами заниматься!
Я подхватил первую попавшуюся книгу и начал с трудом запихивать её на полку.
– Хватит, ребята, ссориться, – примирительно сказал Фома. – Давайте я тоже вам помогу, быстрее управимся.
Книги и картины по-прежнему убегали от нас, но мы наловчились и теперь ловили их лучше, и их не так много уже оставалось, сорвавшихся с крючков или убежавших с полок, и действительно стало нам лучше. И Глафира уже не вскрикивала при каждом ударе волны, и Валька не хныкала, и меня уже не мутило.
Вдруг я услышал резкий, громкий смех, Я поднял голову. Держась рукой за переборку, в магазине стоял Жгутов. Я не заметил, когда он вошел из машинного отделения.
– Сбесились вы, что ли? – сказал Жгутов. – Судно на воде еле держится, а они книжечки разбирают!
– Нам дядя Степа велел, – сказал.
Каким-то странным мне показался Жгутов. Не то он был очень возбужден, не то, может быть, просто выпил. Как-то он дергался весь, глаза у него будто подмигивали, рот кривился, и нельзя было понять – рассмеется он сейчас или начнет трястись в припадке.
– Шутит над вами дядя Степа, – чуть не закричал он. – Шутит, а вы, дураки, поверили. Книжки по полочкам расставлять! Ой, уморили! Все равно ваши книжки рыбы читать будут.
– Как это – рыбы будут читать? – удивленно спросила Валя. – Откуда же рыбы?
– Ну, ты, механик, – резко сказала Глафира, – ты бы свои дела делал, а в чужие нечего нос совать!
– Тебя не спросил, начальница, – сказал Жгутов и сузил глаза так, что они стали совсем как щелочки. И вдруг выкрикнул отчаянным голосом: – Бросай все, ребята, чистое белье надевай, вот что морякам положено.
– А зачем чистое белье надевать? – так же изумленно спросила Валя.
Фома подошел и стал прямо перед Жгутовым, широко расставив ноги и немного втянув голову в плечи.
– Стыдно, стыдно, – сказал он, – а ещё моряк! Вот деда я позову, пусть он вас научит.
Но тут уверенно вышла вперед Глафира и резким движением руки отодвинула Фому в сторону.
– Подожди, Фома, – сказала она, – незачем деда звать, я и сама сейчас ему все скажу. – Она положила руки Жгутову на плечи и сказала ему, глядя прямо в глаза: – Пошел на место, дурак! Забыл, что из-за тебя вся история вышла? Сиди в машинном, пока не позовут!
Жгутов как-то сник и скосил глаза на полку с книгами, как он недавно косил их на чаек, когда с ним разговаривал Коновалов.
– Ну-ну, – пробормотал он, – шуток не понимаете. Уж и посмеяться нельзя! – Он повернулся и, держась руками за переборки, неуверенными шагами, будто у него подгибались ноги, ушел в машинное отделение.
– А ну, ребята, чего зеваете? – сказала Глафира. – Валя, Даня, Фома, работать, работать!
Фома подхватил какую-то бродившую по магазину книжку и, вглядевшись в обложку, спросил:
– Тетя Глаша, а Толстого куда?
– Вон на ту полку, – сказала Глафира. – А ты чего, Валя? Видишь, под лавкой ещё картина.
Я пустился в погоню за томом рассказов Чехова. Том этот, когда й его уже почти настиг, проскочил у меня между ногами и удрал в другой конец магазина. Валя поймала картину, но никак не могла повесить её на крюк – то её относило от крюка, то крюк вместе с бортом уходил от неё. Кажется, нас мотало сильнее, чем прежде.
Мы работали молча. Потом Валя очень спокойным голосом спросила:
– Даня, а чего это он про рыб говорил?
– А что про рыб? – удивился я. – Я не расслышал.
– Ну, вот что рыбы будут книжки читать, – невинным голосом сказала Валя.
– Сказка такая есть, – пробасил Фома, – как рыбы читать научились. Сейчас-то я её позабыл, а вот домой придем, я ребят спрошу, расскажу тебе.
– Быстрей, быстрей, ребята, работайте! – прикрикнула Глафира. – Даня, ты видишь – тут на полке Толстой, а ты задачник сюда ставишь!
Валя наконец изловчилась и повесила картину на крюк. В это время из-под прилавка выскочила долго таившаяся там картина Перова «Охотники на привале» и умчалась в самый дальний угол. Валя кинулась за ней, поймала и стала вешать на другой крюк.
– Даня, – спросила она спокойно, – а что это он про белье говорил?
– Не знаю, – ответил я. – Глупость, наверное, какая-нибудь.
– Ты, Валя, не болтай, а работай, – прикрикнула Глафира.
– А я работаю, тетя Глаша, – кротко ответила Валя.
Глава одиннадцатая. СВЕТ ГАСНЕТ И ЗАЖИГАЕТСЯ СНОВА
Вообще-то отчасти Жгутов был, конечно, прав. Действительно, работа наша была довольно бессмысленна. Как мы ни старались получше закреплять книги на полках, все равно они падали, и картины снова и снова срывались с крюков и начинали как сумасшедшие носиться по магазину. Не знаю, то ли рейки и крюки, которые с таким старанием придумала Глафира, были на самом деле совсем не так хороши, как ей казалось, то ли, может быть, просто бот был не рассчитан на такие штормы, но, так или иначе, а работе нашей конца не предвиделось. Сначала меня это сердило, а потом я подумал, что, может, оно и к лучшему. Плохо, наверное, было бы сидеть без дела, прислушиваться к каждому удару волны и соображать, не усилилась ли качка. Много мне приходило в голову ужасных и мрачных мыслей, но я их гнал от себя. Все-таки, честно сказать, нехорошо было мне. Я начал думать: сколько это может тянуться? Больно уж однообразно все было. Опять удар волны, и ещё раз удар волны, и то тебя швыряет в одну сторону, то тебя швыряет в другую сторону, вот вся и развит. Поэтому я очень обрадовался, когда услышал, как грохочут по трапу сапоги Степана Новоселова. Да и все мы обрадовались. Мы знали, что он нас подбодрит, развеселят, и очень нам этого хотелось. И действительно, он вошел в магазин энергичный, веселый и радостно нас спросил: