Остров мертвых. Умереть в Италбаре
Шрифт:
Повернув голову, я не сумел разглядеть «Модель Т». Хорошо.
Уже много лет я пользовался дрейф-санями только для развлечения. И всякий раз, когда я это делал, как и теперь, мои мысли возвращались к предрассветному небу, и волнующемуся морю, и запаху пота, и горькому послевкусию драмамина в горле, и первому залпу артиллерийского огня, раздавшемуся, когда десантный корабль приблизился к берегу. Тогда, как и теперь, я вытер ладони о колени, засунул руку в левый карман и коснулся лапки мертвого кролика. Странно. У моего брата такая тоже была. Ему бы понравились дрейф-сани. Он любил самолеты, планеры и катера. Он любил водные лыжи, подводное плавание, акробатику и высший пилотаж – поэтому и пошел в авиацию, и поэтому же, возможно, погиб. Нельзя ожидать слишком многого от одной-единственной жалкой
Звезды засияли, точно божья любовь, холодные и далекие, стоило мне затемнить купол и заблокировать свет солнца. Но Мопсус поймал этот свет и низверг его в бездну. Он занимал срединную орбиту. Флопсус был ближе всего к планете, но в тот момент находился на другой стороне. Три луны делали моря спокойными, а раз в десять или около того лет, сойдясь вместе, устраивали восхитительный приливный спектакль. Внезапные фиолетово-оранжевые пустыни с коралловыми островами возникали, когда вода откатывалась, горбилась, обращалась зеленой горой, огибала планету, оставляя за собой камни, и кости, и рыб, и куски плавника, точно следы Протея, а за ней следовали ветра и перепады температуры, инверсии, облачные луга, небесные храмы, а потом приходили дожди, и мокрые горы разбивались о землю, и сказочные города разлетались осколками, и волшебные острова возвращались в глубины, и один бог знает, откуда доносился громовой смех Протея, когда с каждой яркой вспышкой раскаленный добела трезубец Нептуна окунался в воду и шипел, окунался и шипел. После такого приходилось тереть глаза.
Сейчас поверхность Иллирии напоминала марлевую ткань под лунным светом. Скоро где-то зашевелится во сне похожее на кошку создание. Проснется, потянется, встанет и отправится на охоту. А чуть позже на мгновение устремит взгляд к небу, на луну, дальше луны. Потом по долинам пробежит шепоток, и на деревьях зашевелятся листья. Они почувствуют. Рожденные моей нервной системой, созданные из частичек моей собственной ДНК, сформированные в исходной клетке силой одного только моего разума, они почувствуют – все они. Предвкушение… Да, дети мои, я возвращаюсь. Ибо Белион осмелился прийти к вам…
Скольжение.
Если бы там, на Иллирии, меня ждал обычный человек, все было бы просто. Увы, мне казалось, что почти все мое оружие – лишь бутафория. Впрочем, если бы это был обычный человек, я не стал бы даже обращать на него внимания. Но Грин Грин не был человеком; он не был даже пейанцем – а они устрашающи уже сами по себе. Нет, он был чем-то большим, нежели человек или пейанец.
Он принял Имя, хоть и не должным образом; а носители Имени могут влиять на живые создания и даже на окружающие их стихии, когда призывают скрывающуюся за Именем тень и сливаются с ней. И я не ударяюсь в теологию. Существуют кое-какие по-научному звучащие объяснения этого процесса – если вы готовы поверить в добровольную шизофрению вкупе с комплексом бога и экстрасенсорными способностями. Принимайте эти факторы на веру по одному и не забывайте о том, сколько лет длится обучение мироваятеля и какое количество кандидатов его завершает.
Я считал, что у меня есть преимущество перед Грин Грином, потому что для нашей встречи он избрал мою планету. Но я не знал, сколько времени он уже балуется с ней, и это меня беспокоило. Как он ее изменил? Грин Грин избрал идеальную приманку. Насколько идеальна его ловушка? Насколько, как ему кажется, велико его преимущество? В любом случае он не мог быть уверен ни в чем, имея дело с другим Именем. Как, впрочем, и я.
Случалось ли вам быть свидетелями схватки betta splendens, сиамских бойцовых рыбок? Она не похожа на схватку петухов или собак, или на состязание кобры с мангустом – она не похожа ни на что на свете, кроме себя самой. Вы запускаете в один аквариум двух самцов. Они устремляются друг к другу, расправляя свои восхитительные плавники, подобные красным, синим, зеленым теням и топорща жабры. Кажется, что они внезапно расцветают, перестают быть тем, чем были прежде, превращаясь в нечто большее. Потом они медленно сближаются, примерно на четверть минуты зависают бок о бок. А потом приходят в движение так быстро, что глаз не может уследить за происходящим. И вновь зависают, медленные и спокойные. Затем – внезапный вихрь красок. Затем покой. Затем движение. Чередование продолжается. Плавники подобны цветным теням. Но даже это может быть обманчиво. Постепенно их окружает красноватая дымка. Еще один всплеск активности. Они замедляются. Их челюсти стиснуты. Проходит минута, быть может, две. Один из них разжимает челюсти и уплывает. Второй остается неподвижен.
Вот как я представлял себе то, что должно было случиться.
Я миновал луну; темная громада планеты росла впереди, закрывая звезды. Приближаясь к ней, я замедлялся. Под кабиной ожили машины, и когда я наконец вошел в атмосферу, то уже медленно дрейфовал. Впечатление от лунного света на сотне озер: монеты на дне темного бассейна.
Я поискал искусственный свет и не нашел его. На горизонте показался Флопсус, добавив свои лучи к лучам брата. Где-то полчаса спустя мне удалось различить самые заметные черты континента. Я наложил их на свои воспоминания и ощущения и взял управление санями на себя.
Как падающий лист в безветренный день, кружа, паря, я направлялся к земле. Озеро Ахерон с его Островом мертвых лежало, по моим расчетам, где-то в шестистах милях к северо-западу.
Далеко подо мной проступили облака. Я продолжал скользить, и они скрылись из виду. За следующие полчаса я почти не потерял высоту и стал, быть может, миль на сорок ближе к своей цели. Я гадал, какие устройства обнаружения могут сейчас работать внизу.
Высотные ветра подхватили меня, и какое-то время я боролся с ними; в конце концов мне пришлось снизиться на несколько тысяч футов, избегая самых худших.
Наконец на востоке забрезжила ложная заря, и я спустился еще на милю, чтобы укрыться от нее. При этом скорость моя повысилась. Я словно погружался в океан, из светлой воды в темную.
Но свет преследовал меня. Вскоре мне снова пришлось спасаться бегством. Я вспахал облачную гряду, прикинул свое местоположение, продолжил снижение. Сколько миль до Ахерона?
Сотни две.
Свет настиг меня, обогнал, исчез.
Я спустился до пятнадцати тысяч футов, приблизился к цели еще на сорок миль. Деактивировал еще несколько панелей.
Я парил на высоте три тысячи футов, когда началась заря истинная.
Проведя в воздухе еще десять минут, я снизился, отыскал чистое местечко и приземлился.
Солнце раскололо скорлупу востока, а я был в сотне – плюс-минус десять – миль от Ахерона. Я открыл купол, дернул шнур самоуничтожения, спрыгнул на землю и побежал.
Через минуту сани провалились сами в себя и задымились. Я перешел на шаг, сориентировался и направился через луг туда, где начинались деревья.
V
В первые же пять минут Иллирия вернулась ко мне, и стало казаться, что я никогда не улетал. Солнечный свет, отфильтрованный лесным туманом, был янтарно-розовым; на листьях и траве сверкала роса; воздух был прохладным и пах влажной землей и гниющей растительностью – прекрасный запах. Маленькая желтая птичка описала круг рядом с моей головой, присела на плечо, просидела там десять шагов и улетела. Я остановился, чтобы вырезать себе посох, и запах белой древесины унес меня обратно в Огайо, к ручью, у которого я срезал на свистки ветки ив, оставлял их на ночь в воде, а потом обстукивал рукоятью ножа, чтобы легче сходила кора; неподалеку от того места росла земляника. Здесь я тоже нашел несколько диких ягод, крупных и фиолетовых, раздавил их пальцами и слизал кислый сок. Между тем яркая, как помидор, ящерица заворочалась на своем камне и переползла на носок моего ботинка. Я погладил ее гребень, потом спихнул ее и пошел дальше. Оглянувшись, я встретился взглядом с ее глазами цвета перца с солью. Я шел под сорокафутовыми и пятидесятифутовыми деревьями, и порой на меня падали капли. Начали просыпаться птицы и насекомые. Пузатый зеленый свистун затянул свою десятиминутную песнь сдувания, сидя на ветке над моей головой. Где-то слева ему подпевал приятель или родственник. Шесть фиолетовых цветков-кобр вырвались из-под земли и зашипели, раскачиваясь на стеблях; их лепестки трепетали как флаги, их тяжелые ароматы поражали как бомбы. Но я не испугался, ведь все было так, словно я никогда и не улетал.