Остров на болоте
Шрифт:
Когда ещё, как не в детстве случаться великим открытиям? Когда ещё человек способен открыто удивляться всему, что его окружает, не делая умного и утомлённого жизнью лица? Пока не пришла пора ходить в школу, маленькому Серёже надо было понять, как всё устроено в этой жизни: чем мальчик отличается от девочки, как дышит червяк в яблоке, почему болотная росянка ест муху, почему пчела жужжит, гуси шипят, а кошка мурлычет? Где фотограф прячет свою птичку, кто научил корову делать молоко, почему рыба не мёрзнет в холодной воде? Почему, почему, почему? Во всех этих важных вопросах надо было разобраться, всё понять и запомнить. Каждый день в детстве был полон открытий. Так однажды Серёжа услышал новое для себя слово «спутник». О нём как-то сразу, в один день, заговорили все взрослые в доме. Это слово всех радовало, как будто выпало оно из мешка Деда Мороза, а не из чёрного круглого радио, висевшего на стене. Смысл нового слова не сразу был понятен Серёже, но родители попытались его растолковать сыну и, вероятно, у них это получилось.
Серёжа
Надо сказать, что деда Барабана за его большую белую бороду детвора любила и втайне считала, что он-то и есть настоящий Дед Мороз, переодетый на летнее время в старую дырявую телогрейку. На самом деле Иван Барабанов был героем русско-японской войны и под старой, ставшей от времени непромокаемой, пропитанной махоркой и потом телогрейкой, скрывал от посторонних глаз потёртого «Егория», полученного им полвека назад за оборону Порт-Артура. Иван Акимович помнил, как туго приходилось на войне без табака. Солдаты сушили, мяли и пускали в дело всякую траву, листья, словом, всё, что могло коптить. С тех пор и вошло у него в привычку – подмешивать в махорку всякие добавки, а больше всего любил он мелко нарезанный сушёный хрен, который, по его мнению, придавал махорке особенную крепость. «Опять жа, для здоровья большая польза образуется, – уверял он, – вся микроба – наповал!» Никто не проверял, насколько полезен был придуманный дедом курительный состав, но мелкая насекомая дичь за три аршина облетала стороной опасный источник дыма.
Дед Барабан сильно удивился сообщению мальца и, пустив на сторону густую струю полезного дыма, одобрительно закивал головой, как будто соглашаясь и с планами освоения…
Семья Полыниных жила в большом, двухэтажном, почерневшем от времени бревенчатом бараке, где на первом этаже занимала одну, разделённую занавеской, комнату. При входе в комнату, слева за вешалкой, стояла печь с чугунной плитой с конфорками, которую ежедневно топили. Эту работу делала бабушка Маша, или бабуся, как звал её Серёжа. Она всё время была дома: приносила дрова и воду, готовила еду, что-то шила, вязала, сучила пряжу, мотала клубки, распарывала и перелицовывала старую одежду, стирала в корыте одежду и убиралась в комнате. Серёже нравилась еда, приготовленная бабушкиными руками, её степные супы: с галушками, с клёцками, лапшовые затирухи, казачьи супы с пшеном и жареным луком. Единственное, что вызывало у него огорчение в еде – была жаренная на сале картошка. Саму картошку он ел, но приходилось постоянно выбирать на сковородке, чтобы не подцепить случайно это ненавистное сало. Когда же на столе появлялась запеченная в молоке треска, в его детской душе наступал праздник, или ермолай, как в шутку говаривал отец. Он вообще любил выдумывать и употреблять разные странные слова. Но как же вкусна была эта треска! Под румяной корочкой запёкшейся заливки, если приподнять её вилкой, исходила ароматным духом поджаренная с луком и распадающаяся на белые ломтики рыба.
Пройдёт полвека, и он вспомнит своё детство, разделённую занавеской комнату, бабушкину еду, и его душа наполнится тихой печалью. То было время, когда он был окружён любовью и заботой, когда он купался в любви и счастья было так много, что его можно было не замечать… И не беда, что бедность, зато родители были молодые – и целое море любви…
Ах, если бы…
Хоть одним глазком…
Когда большая чугунная сковорода с запечённой в молоке треской ставилась на стол, отец любил, шутя, потянуть сына за уши, как бы делая вид, что не может оторвать его от еды. Все за столом смеялись и гладили Серёжу по голове. А ещё бабушка умела делать блины. Настоящие русские тонкие блины! Она напекала их много, как это было принято в крестьянских семьях в горячих хлебных степях, где росла лучшая в стране Николаевская пшеница. На стол выставлялась смазанная топлёным маслом стопка горячих блинов высотой с арбуз, и семья садилась поедать их сначала со сметаной, потом с холодным молоком, а когда уже не лезло – с горячим чаем с вареньем…
Разве может быть что-то лучше и вкуснее бабушкиных блинов?..
Я вас умоляю…
Кровать, на которой спала бабушка, стояла справа от входной двери, напротив печки, и закрывалась занавеской. Единственное в комнате окно выходило в большой вытоптанный двор. В переднем углу комнаты слева стоял упирающийся в потолок фикус. Его широкие глянцевые листья как райское дерево свешивались над кроватью родителей. Справа у окна возвышался комод, а перед ним – кровать Серёжи. На комоде по центру стояла раскрашенная фигура Дед Мороза в синей шубе, а по бокам красовались две самодельные бутоньерки, сшитые из вложенных в целлулоид почтовых открыток. Было как-то в моде украшать комоды подобными самоделками, и отец целые вечера, как сапожник, вооружённый шилом и толстой ниткой, просиживал за своим рукоделием. Целлулоид добывался из рентгеновских снимков, которые мать приносила с работы. Под кроватью в картонном коробе хранилось Серёжино «богатство» – целая груда деревянных игрушек. Почти все они тоже были сделаны отцом из разных дощечек и обрезков фанеры: пистолетики, лодочки, пароходы, трактора, автомобили, и даже был танк с вращающейся башней и стволом из медной трубки. При помощи резинки и загнутого гвоздя, выполнявшего роль затвора, танк мог стрелять горохом. В коробе, помимо перечисленного, находились вращающиеся на ниточках акробаты, стучащие топориками дровосеки и медведи, разного рода вертушки и самолётики. Ежедневно с кем-то из своих друзей Серёжа вынимал из короба своё «добро», раскладывал его на полу, а наигравшись, складывал обратно в короб.
В ту осень, когда первый спутник Земли поднялся в космос и стал «бороздить просторы вселенной», а дед Барабан сбивал дымным хреном последних, сонных мух во дворе, семья Полыниных переехала в новый, сверкающий побелкой дом, который предприятие предоставило отцу Серёжи, работавшему в то время шофёром. Вскоре отца избрали председателем торфяного комитета предприятия, и шофёрская кепка в его гардеробе сменилась шляпой.
Дом был кирпичный, двухквартирный, с земельным участком и бревенчатым, поделённым пополам сараем. Вторую половину дома занимала семья главного механика предприятия. Каждая квартира состояла из трёх комнат, кухни, ванной, туалета, кладовой и веранды. Находился дом на другом конце Главной улицы, на самом краю посёлка. Метрах в двухстах от дома, за подстанцией, был вырыт искусственный водоём в форме стометрового бассейна, прозванный в народе Купалкой. Такое соседство в условиях болотного окружения можно было приравнять к жизни у моря. Тут тебе и купание, и рыбалка, и пускание парусных кораблей, и прочие удовольствия жизни.
Пожалуй, не было на посёлке более притягательного места для прогулок, чем эта Купалка. В летнюю пору в пятидесятые-шестидесятые годы она была весьма востребованным центром отдыха для трёхтысячного населения посёлка. Ку-палка была оборудована вышкой для прыжков в воду, двумя мостками с тумбами, раздевалками и скамейками. На мелководье резвились малыши под присмотром мамаш, цаплями стоявших по колено в воде. В жаркие летние дни свободных мест на берегах не было, а вокруг мостков творилось такое невообразимое барахтанье, фырканье и ныряние, что весь водоём вместе с берегами казался одним огромным, удачно заброшенным неводом.
На новоселье родители пригласили гостей, и тут вновь судьба свела Серёжу с Таней в ограниченном пространстве. На сей раз – в большой белой ванне. Малышам налили горячей воды и усадили вместе. Пятилетний Серёжа и четырёхлетняя Таня очень любили играть вдвоём и весь вечер с удовольствием барахтались в воде, не отвлекая взрослых. Это купание, как и сидение в засыпанном землёй сарае, долго ещё оставалось в семье любимой темой для пересказов и шуток. Через год семья Тани покинула посёлок и переехала в областной центр. С тех пор следы их затерялись.
Родители Серёжи, Нина и Валерий, родились и выросли в одном степном селе Черниговка, что белыми приземистыми мазанками прилепилось к левому берегу речки Камыш-лак на самой восточной окраине Саратовской области. Дальше на юго-восток начинались земли Уральского казачьего войска.
Село было не так чтобы очень старинным, но и не молодым. Возникло оно в середине девятнадцатого века, после Крымской кампании, когда первые переселенцы приехали и стали обживать пустующие земли. Это они перегораживали овраги, ручьи, возводили плотину на реке, откапывали лиманы и пруды, обводняя голую степь, населяя её птицей, животными и рыбой. Новое поселение получило название Горюны. С годами и с приездом новой волны переселенцев грустное название села сменилось более живым и ласковым – Черниговка.
Детство Валерия и Нины было перечёркнуто голодом тридцатых годов, юность совпала с войной, а молодость пришлась на годы разрухи и бедности. Но, несмотря на все беды и тяготы, годы юности всегда остаются самыми счастливыми и лучшими годами жизни…
Они сумели пережить испытания, они выжили и нашли свою любовь.
Род Назаровых, к которому относилась мать Серёжи, всегда пользовался в селе большим уважением. Глава рода – Михаил с женой Пелагеей приехали в Черниговку в конце девятнадцатого века из Пензенской губернии. Детей у Михаила с Пелагеей было десять человек: девять дочерей и один сын Андрей. Старшая дочь родилась в 1899 году, а последняя – в 1929-м. Поскольку при переделах земли учитывалось только то население в общине, которое могло её обрабатывать, то есть мужское, семейству Назаровых выходило лишь четыре десятины, прокормиться с которых не было никакой возможности. Михаилу, чтобы содержать семью, ничего другого не оставалось, как обзавестись небольшой торговлишкой. В мануфактурной лавке Назаровых всегда имелся ходовой аршинный товар: сукно, холстина, ситец, сатин, сарпинка от немецких колонистов и прочая материя. За товаром Михаил ездил, чаще всего, в Николаевск, иногда, примерно раз в год, отправлялся в многодневную поездку в Саратов. Моста через Волгу в Саратове о ту пору не было, и, чтобы попасть на правый берег, нужно было воспользоваться двуносым паромом с большими загребущими колёсами, именуемым пароходом поперечного плаванья под названием «Первый». В зимнее время эту роль выполняли ледоколы поперечного плаванья. Революция и Гражданская война народ озлобили, расслоили и дали возможность ленивым и неспособным поживиться плодами чужого труда. Заглохла торговля. Некоторое просветление, наступившее с приходом нэпа, было недолгим.