Остров на карте не обозначен
Шрифт:
— Чего здесь непонятного? Все ясно! — подтвердил Борщенко. — В Москве и Ленинграде — на метро; в Донбассе и Кузбассе — на шахтах. Яснее ясного!
— Ну, вот и хорошо! А теперь, Шакун, можешь пройти с ним в буфет и угостить хорошенько… Потом пусть его доставят обратно в камеру под конвоем, как всех… Мы его через три дня вызовем… Будет работать у нас!
5
Шакун и Борщенко уединились в буфете. Перед ними стояли еда и вино.
Шакун мало ел, время от времени потирая распухшую скулу, и много пил не пьянея — и говорил, говорил…
— Угощайся! Ты, кажется, любил пожрать!… Я тут на хорошем счету… И заработок приличный… Но в команде охранников из наших я один! Хорошо, что теперь вместе будем… А то — язык наломал: не с кем душу отвести по-русски… С пленными не разговоришься… Того и гляди — прихлопнут…
— А что здесь такое? — спросил Борщенко.
— Ты разве не знаешь?
— Откуда мне знать. Я ведь попал сюда этой ночью и случайно…
— Да-да, совсем забыл… Тут, Павел, дело большое… Важное строительство. А работают военнопленные… Особый лагерь…
— Но где же мы находимся?
— Вот чего захотел! А дьявол его знает, где!… На острове — и это все, что известно… Ясно только, что у черта на куличках.
— Неужели нет у острова названия? Как-нибудь зовут же его…
— Пленные, Павел, зовут его островом Истребления. А наши никак не зовут… Остров — и все… Но ты не думай, что тут работы мало… Тут, брат, такие дела развертываются, что будет жарко… — Нагнувшись к Борщенко ближе, Шакун ощерил большие желтые зубы и заговорил тише: — Тут у славян заговор… Готовится побег… Я — в курсе.
— Что значит — у славян?
— Ну, у русских и других, родственных… Главный у них — Смуров. Но он не один. У них — комитет. Я — в полном курсе. Мы потом их всех накроем и главарей повыдергаем… Вот когда потешусь досыта!…
Борщенко сжал челюсти, чтобы сдержаться.
— Что с тобой? — удивился Шакун, видя, как передернулось лицо Борщенко.
— Зуб схватило, — процедил тот.
— А-а-а! Рассказывали, что ты зубами полтинники перекусывал. Попортил, что ли?
— Да… А много обо мне в Киеве слухов ходило?…
— Неужто не знаешь?
— Кое-что, конечно, знаю, но не все… Интересно, что приходилось слышать тебе?
Шакун долго и восторженно рассказывал, какими легендами среди власовцев было окружено имя Черного ворона в Киеве… Борщенко слушал с отвращением, но внимательно, запоминая все, что относилось к его кровавому двойнику…
— Ну, а знаешь ты мою настоящую фамилию?
— Нет. Уж больно ты, Павел, засекретил себя…
— Ну, а где я родился? Сколько мне лет?
— Откуда мне знать… Ведь всего три раза я с тобой и встречался близко. А сам ты о себе ничего не рассказывал. Называли и твою фамилию, но я забыл… Говорили, будто у тебя есть родственники в Харькове… Правда это?
— Может быть… — Борщенко неопределенно пожал плечами. — А от начальства обо мне никогда ничего не слышал? Как оно относилось ко мне?
— Этого не знаю… Майор Кунст со мной ни разу не разговаривал. А капитан Мейер — тот только рычал всегда…
Борщенко помолчал, запоминая фамилии…
— А что же ты не выпил и рюмки? — подозрительно спросил Шакун. — Подменили, что ли, тебя?
— Мне нельзя пить! Вернусь в камеру, и вдруг — выпивши. Откуда?…
— Ах, да-а… Ты вперед смотришь… — Шакун снова потер скулу. — А мне сегодня один из твоей камеры в морду заехал!…
— Ну, мне, пожалуй, пора, — забеспокоился Борщенко, не слушая. — А то расспросов не оберешься…
Шакун осоловело посмотрел на Борщенко.
— Да, да… Пить пей, а дело разумей…
— Мне надо в камеру, Федор. Пошли!
— В камеру? А ты слышал мои слова? Меня один из этих сегодня в морду двинул! Понимаешь — меня! Но завтра он узнает, что значит ударить Федора Шакуна!…
— Нельзя его трогать! — строго сказал Борщенко.
— Почему нельзя?! — Шакун ударил кулаком по столу. — Я не могу не рассчитаться с ним! Понимаешь, не могу!
— Нельзя! — решительно повторил Борщенко. — Он мне нужен.
— Но я оставлю ему кусочек жизни! — Шакун стиснул руку Борщенко. — Оставлю… ради тебя…
— Говорю — нельзя, и все! — металлическим голосом отрубил Борщенко. — Особое задание, Федор. Понимать надо!
Шакун замолчал. Сейчас он почувствовал того самого Черного ворона, который, как о нем говорили, не терпел возражений. И Шакун смирился.
— Ну, пошли, коли так! — сказал он, вставая из-за стола.
6
Пока Борщенко и Шакун были в буфете, на допрос к Хенке привели побледневшего Колю Муратова.
Зловещая фигурка палача Гитлера стояла на столе, и свирепые взгляды Хенке на беззащитного Муратова не предвещали ничего хорошего.
Переводчик уже вернулся, стоял у стола.
— Это твоя работа? — мрачно спросил Хенке.
— Да. Это сделал я.
Нарушая полученные им советы, как вести себя на допросе, Коля не стал отказываться от того, чем гордился.
Он понимал, что теперь вряд ли уже вернется к товарищам. Было жутко, сердце тоскливо щемило…
Однако заняться Муратовым Хенке не пришлось. Дверь распахнулась — и в комнату шумно вошел заметно подвыпивший командир подводной лодки лейтенант Густав Рейнер…
Он только что вернулся из похода. Пришлось ему пережить тяжелые минуты… Глубинная бомба советского сторожевика, охранявшего караван, повредила центральный отсек подлодки, и она с большим трудом добралась до острова.
От радости, что он остался в живых, лейтенант Рейнер уже с утра нагрузился вином и сейчас был навеселе… Он тяжело прошел до середины комнаты и осмотрелся…