Остров на карте не обозначен
Шрифт:
— Я же не знаю русского, господин штандартенфюрер, — отступил Штурц в сторону.
— Ээ-э, забываю, что ты и Хенке — такие… А где переводчик?
— Сейчас доставлю, господин штандартенфюрер! — Штурц поспешно вышел.
— Пусть он переведет! — предложил Хенке, указывая на Смурова.
— Нет! — резко отрубил Реттгер. И, обращаясь к Смурову, спросил: — Ты давно староста лагеря?
— Четыре месяца, господин полковник.
— Почему все направленные к славянам «капо» были перебиты?
— Их ненавидели, господин полковник.
— «Ненавидели»? Это за что же?
— Все они были доносчиками, господин полковник. А доносчиков, по русскому обычаю, убивают.
— Ах ты мерзавец! — Реттгер стукнул кулаком по столу. — «По русскому обычаю»!… Но, негодяй, у нас ты заговоришь по нашему обычаю!…
— Мы устроим с ним разговор об этом обычае в гестапо, господин штандартенфюрер! — немедленно отозвался Хенке. — Заодно с разговорами о листовках…
Реттгер зловеще посмотрел на Смурова и спросил Хенке:
— Сколько за эти четыре месяца там убили наших?
— Их перебили там раньше, господин штандартенфюрер! — доложил Хенке. — Еще до него… А за последние месяцы там убиты только трое… Славяне…
— За что же славяне убили своих? — спросил Реттгер Смурова. — По какому еще обычаю?
— По тому же самому русскому обычаю, господин полковник. Измена и предательство для русского человека — самое страшное преступление. Они были предателями…
— Это были твои люди, что ли, Хенке?
— Так точно, господин штандартенфюрер…
В дверь снова постучали. Вошли Штурц и переводчик.
— А, Вирклих… На, переведи! И не торопись…
Вирклих взял листовку и начал медленно переводить:
«Товарищи! Братья! Друзья!
Наша славная Красная Армия продолжает победно наступать! Уже полностью освобождена от немецко-фашистских захватчиков вся территория нашей Советской Родины! Освобождены и другие славянские страны. Миллионы фашистских поработителей сложили свои головы на нашей земле! Уничтожены и захвачены тысячи и тысячи вражеских самолетов и танков. А сегодня оперативная сводка советского командования сообщает, что наши доблестные войска после кровопролитных сражений овладели столицей Германии — Берлином!
Бои перешли на территорию фашистской Германии. Еще несколько месяцев борьбы — и настанет полная победа и наше освобождение! Мужайтесь! Не падайте духом! Берегите себя! Нас не забудут и не оставят на этом проклятом острове!
Да здравствует грядущая победа!»
— Что скажешь, Хенке? — спросил удовлетворенный Реттгер. — Что нам предпринять дальше?
— Теперь мы перевернем славянский лагерь вверх дном, господин штандартенфюрер! — поспешил ответить Хенке, довольный, что листовка наконец найдена и гроза со стороны штандартенфюрера миновала. — Разыщем всех, кто занимается этим делом, кто пишет такие наглые воззвания, кто распространяет их. Будьте уверены, господин штандартенфюрер, до всех докопаемся! И пощады никому не будет!…
Реттгер недовольно поджал губы.
— А что скажешь ты, Штурц?
— Я предпочитаю действовать по вашим указаниям, господин штандартенфюрер! — отрапортовал Штурц. — Уничтожим поголовно всех замешанных в этой организации! Чтобы не осталось и следа, как вы выразились!…
— Ого, как вы оба разошлись, — поморщился Реттгер. — Но оба вы плохо, видно, думали, когда слушали… Этак вы переломаете столько рук, что и работать будет некому. — Реттгер взглянул на Смурова. — А что думаешь об этом ты, староста? Тебе ведь тоже отвечать за это придется.
— Мое мнение разойдется с вашим, господин полковник.
— Ничего. Я разрешаю тебе высказаться так, как ты думаешь. Мне надо тебя послушать.
— Я думаю, господин полковник, что в этом деле вреда никому никакого. Ясно, что написал это какой-то отчаявшийся одиночка. Захотел подбодрить себя и своих товарищей. И это — хорошо. Меньше будут от отчаяния лезть на конвоиров, нарочно подставлять себя под пули… Будут на что-то надеяться. И даже лучше работать. Какой же и кому от этого вред, господин полковник? И отвечать мне в этом не за что…
Реттгер выслушал Смурова не перебивая. А когда тот кончил, поглядел на своих гестаповцев и кивнул в сторону Смурова, привлекая их внимание… Немного подумав, он спросил Штурца:
— А где нашли того агента?
Штурц опять опасливо посмотрел на Смурова. Но Реттгер добавил:
— Ничего, пусть слушает, это и его касается.
— Лежал у самого ревира, господин штандартенфюрер! — доложил Штурц. — Убит, видимо, камнем в висок.
— Он из наших?
— Нет, господин штандартенфюрер, из славян.
— Что ты, староста, скажешь об этом новом убийстве? — строго спросил Реттгер. — Ты отвечаешь за порядок в лагере, вот и отвечай!
— Как видно, это произошло после моего ареста, господин полковник. И поэтому я ничего не смогу ответить вам по этому поводу.
— Здорово ты выкручиваешься!… Ну, а ты сможешь найти убийцу, если я тебя отпущу?
— Нет, господин полковник.
— Почему?
— Убийцы нет, господин полковник.
— Как нет убийцы, если есть убитый?
— Это не убийство, господин полковник. Это — кара за предательство. И у нас в таких случаях говорят: «Собаке — собачья смерть!»
— Ну, ну! Ты опять начинаешь проявлять свой русский характер! И даже здесь, в моем кабинете! — В окрике Реттгера звучала угроза. Но во взгляде его, брошенном на Смурова, была не только злоба, но и удивление.
— У меня уже горят руки, господин штандартенфюрер! — заявил Штурц. — В гестапо я им займусь так, как он того заслуживает…
Реттгер хмуро посмотрел на Штурца и спросил:
— А кроме листовки, что было в карманах убитого?
— Все, чем он располагал, господин штандартенфюрер. Наш пропуск. Записки. Пистолет…