Остров на краю света
Шрифт:
Я подобрала книгу — одну из тех, что остались, когда я уехала, — и расправила обложку. Кажется, его ярость была направлена в особенности на книги: из некоторых были вырваны страницы; другие растоптаны. Я была единственная любительница чтения: мать и Адриенна предпочитали журналы и телевизор. Я поневоле решила, что это разрушение было прямой атакой на меня.
Лишь через несколько минут я сообразила заглянуть в комнату Адриенны. Та была не тронута. Кажется, Жан Большой туда и не заходил. Я сунула руку в карман, проверяя, там ли фотография со дня рождения. Она была все еще там. Адриенна улыбалась мне
Я лежала на кровати Адриенны — в ноздри мне бил запах колдуновки, а лицо упиралось в выцветшее розовое покрывало. Потом я встала. Я видела себя в зеркале на дверце гардероба: бледная, опухшие глаза, жидкие прямые волосы. Я посмотрела хорошенько. Потом вышла из дому, осторожно ступая по битому стеклу. Я сказала себе: в чем бы ни была проблема Жана Большого, в чем бы ни была проблема с Ле Саланом, исправлять их — не мое дело. Он предельно ясно дал мне это понять. На этом моя ответственность кончилась.
Я направилась в Ла Уссиньер, испытывая настолько сильное облегчение, что не могла бы признаться в нем даже самой себе. Я повторяла: я пыталась. Честно пыталась. Если б мне хоть кто-нибудь помог... но молчание отца, неприкрытая враждебность Аристида и даже двусмысленная доброта Туанетты — все говорило мне, что я в одиночестве. Даже Капуцина, узнав, что я задумала, скорее всего, примет сторону моего отца. Она всегда хорошо относилась к Жану Большому. Нет, Бриман прав. Кто-то должен повести себя как разумный человек. А саланцы, которые отчаянно цепляются за свои суеверия и старые обычаи, в то время как море с каждым годом уносит все больше народу из их числа, скорее всего, не поймут. Значит — Бриман. Раз мне не удалось убедить Жана Большого, что для него лучше, — может, это удастся Бримановым докторам.
Я пошла длинной дорогой — к «Иммортелям», мимо Ла Буша. Я никого не видела, кроме Дамьена Геноле, сидевшего в одиночестве на камнях с рыболовной сумкой и удочками. Я махнула ему рукой, он в ответ молча кивнул. Уже опять начался прилив — белый шум где-то вдалеке. Подальше, в самом узком месте острова, можно было наблюдать, как прилив идет сразу с двух сторон. В один прекрасный день талия, соединяющая тело Колдуна, пресечется, и Ле Салан будет отрезан от Ла Уссиньера навсегда. Я подумала, что это будет означать конец для всех саланцев.
На полпути к «Иммортелям» я встретила Флинна. Я не ждала никого увидеть — тропа, идущая вдоль берега, была узка, и пользовались ею нечасто, — но он, кажется, совсем не удивился, увидев меня. Сегодня утром он вел себя как-то по-другому — бодрая беспечность сменилась сдержанной нейтральностью, огонек в глазах почти погас. Не из-за «Элеоноры» ли, подумала я, и сердце у меня сжалось.
— Что, про святую никаких новостей? — Даже я слышала, как фальшив мой жизнерадостный голос.
— Вы идете в Ла Уссиньер.
Это прозвучало не как вопрос, хотя я видела, что он ожидает ответа.
— Повидаться с Бриманом, — продолжал он тем же невыразительным тоном.
— Кажется, всем очень интересно, куда я хожу.
— И неудивительно.
— Что вы хотите сказать? — Я услышала резкость в собственном голосе.
— Ничего.
Он, кажется, собирался пойти своей дорогой — сделал шаг в сторону, чтобы пропустить меня, глаза уже устремлены куда-то еще. Внезапно мне показалось, что ни в коем случае нельзя дать ему уйти. Хотя бы он должен меня понять.
— Я вас очень прошу. Вы его друг, — начала я.
Я знала, он поймет, про кого я говорю.
Он на мгновение застыл.
— Ну и что?
— Может, вы с ним поговорите. Попробуете его убедить.
— Что? — переспросил он. — Убедить его переехать?
— Ему нужен особый уход. Надо, чтобы он это понял. Кто-то должен взять ответственность на себя.
Я подумала про дом, битое стекло, растерзанные книги.
— Он может причинить себе вред, — сказала я наконец.
Флинн поглядел на меня, и я поразилась жесткости его взгляда.
— Звучит правдоподобно, — тихо сказал он. — Но мы-то с вами знаем правду, верно?
Он улыбнулся, совсем не дружелюбно.
— Речь идет о вас. Все разговоры про ответственность — в конечном итоге они сводятся именно к этому. Как для вас будет удобнее.
Я хотела сказать ему, что всё совсем не так. Но слова, казавшиеся такими естественными в устах Бримана, звучали фальшиво и беспомощно, когда исходили от меня. Я видела, что Флинн в самом деле так думает, — думает, что я делаю все это для себя, для собственной безопасности, а может, даже в какой-то степени хочу отомстить Жану Большому за все годы молчания... Я хотела сказать ему, что это не так. Я была уверена, что это не так.
Но Флинн уже потерял ко мне интерес. Пожал плечами, кивнул и удалился по тропе быстро и бесшумно, как браконьер, а я стояла, уставившись ему вслед, и в душе у меня росли гнев и растерянность. Какого черта, да кто он такой вообще? Какое право имеет меня судить?
По прибытии в «Иммортели» мой гнев, вместо того чтобы утихнуть, разгорелся еще сильнее. У меня больше недоставало уверенности на разговор с Бриманом — помимо всего прочего, я боялась, что от первого же доброго слова плотину прорвет слезами, копившимися со дня моего приезда. Так что я вместо этого болталась у причала, наслаждаясь тихим плеском воды и яхточками, летавшими поперек залива Для отдыхающих было еще рано; лишь немногие лежали на верхнем краю пляжа, под эспланадой, где рядком сидели на белом песке свежевыкрашенные пляжные беседки.
Я заметила, что через улицу с седла броского японского мотоцикла за мной наблюдает молодой человек. Длинные волосы свисают на глаза, пальцы лениво держат сигарету, джинсы в обтяжку, кожаная куртка, мотоциклетные ботинки... Я его узнала лишь через несколько секунд. Жоэль Лакруа, красивый и балованный сын единственного на острове полицейского. Молодой человек оставил мотоцикл у тротуара и перешел через дорогу ко мне.
— Вы нездешняя, да? — спросил он, затягиваясь сигаретой.
Ясно, он меня не помнит. И ничего удивительного. Последний раз я с ним говорила еще в школе, а он был на пару лет старше меня.