Остров Надежды
Шрифт:
Лезгинцев продолжал говорить тихо, еле-еле шевеля губами, и смысл слов не вязался с его внешним видом — он пытался изъясниться выспренно, метафорическими категориями, как бы пытаясь примениться к собеседнику или утонченно поязвить над «рыцарями пера и бумаги». Он говорил о том, как в преддверии атомного века наука судорожно толкалась в тупике, перед наглухо затворенными воротами. Наконец замок был сбит, появился терпеливый и безотказный робот. Уран и вода — все тот же пар на лопатках турбины, но нет угольных бункеров и мазутных цистерн.
— Пусть робот трахнет по затылку,
— Вы не сходите с ума, — перебил его Ушаков, — не радуйтесь! Чуть оступились — и в тартарары.
— И что же… в тартарары! Вы не пробовали, взявшись за поручни, нестись на курьерском на последней ступеньке. Не приходилось? А я обожаю. Кондукторы воют от меня. Близко шпалы, ельники, запахи мокрого бора, рельсы…
9
«Достижение Северного полюса можно до некоторой степени сравнить с выигранной шахматной партией, в которой все ходы, приведшие к благоприятному исходу, были задуманы до начала игры». Так писал Пири.
Рассуждая об арктическом переходе, можно подтвердить мнение Пири — все ходы были задуманы до начала игры.
В вахтенном журнале преобладали спокойные, деловые тона, и опубликование выдержек из него ни на кого из современников не произвело бы впечатления.
Командир редко прибегал к записям в журнале, но, когда штурман с точностью, подтвержденной инерциально-навигационной системой, докладывает волнующие координаты, Волошин склоняется над журналом и «своеручно» вписывает дату и добавляет стереотипное «никаких происшествий». Нет упряжных собак, снежных хижин, знаменитого пеммикана, обмороженных рук, посмертно дошедших листков трагических дневников мучеников и героев. Все стало проще и не менее сложно, если отбросить удачи.
Уверенный голос командира транслирует о прохождении Северного полюса и поздравляет всех членов экипажа.
Не всякому дано таким путем достичь полярной крыши мира.
Приборы отмечали сплошной лед-многолеток. Безопасная глубина в четверть километра предохраняла корабль от всяких случайностей. После полюса шли полным ходом примерно по сто семидесятому меридиану, по разграничительной линии арктических владений Советского Союза.
— Где мы сейчас? — переспросил Исмаилов, проходивший мимо Ушакова. — Пожалуйста, к карте! Мы ее держим на самом людном проспекте, возле старшинской кают-компании.
Исмаилов исчез. Дмитрий Ильич прошел к указанному месту, где полдесятка матросов, сменившихся с вахты, изучали пройденный за смену путь.
— Идем быстро, — сказал один из них, — ишь где полюс остался.
— Да, отмахали ничего себе.
— Держим курс на Беринг, стрелой к нему.
— Подожди, возле Беринга потопчемся.
— Пошли в душевую, да и спать.
— Больше ничего не остается, — сказал первый, — на мостик не выйдешь, белыми медведями не полюбуешься…
Вот так позубоскалят матросы, разойдутся кто куда. У каждого есть свое заведование, своя точка ответственности. Нужно — и к соседу заглянет, и сообразит не хуже. Взаимозаменяемость — один из важнейших устоев моряцкого братства.
Дмитрий Ильич зашел в центральный, к штурманам. Свернувшись калачиком, на диване спал Лезгинцев. Кто-то прикрыл его курткой. Исмаилов отрабатывал показания «инса». Стучко-Стучковский сидел с расстегнутым воротом, обнажавшим его потную, толстую шею, и внимательно следил за вспыхивающими на табло цифрами.
Он кивнул Ушакову и продолжал свое дело. Тонкая стрелка хронометра бежала по кругу. Одна, две, три минуты… Штурман щелкнул тумблером. На приборной панели погасло табло.
— Извините меня великодушно, — сказал Стучко-Стучковский со своим приятным акцентом, — хотелось бы уделить вам больше внимания. Только, сами понимаете, львиная доля гарантии на наших потылицах. — Он похлопал себя по затылку.
— Как компасы? — тоном знатока спросил Ушаков.
— Пока безработные. Отдыхают до определенной параллели.
— Вы озабочены? — Ушаков присел возле штурмана на кресло, обтянутое голубым пластиком.
— Наши заботы любому пассажиру земли — как ноль без палочки, — улыбка скользнула по его мягким, крупным губам, — и вы быстро выкинете их из головы, устроившись в купе экспресса…
— Нет-нет, — перебил его Ушаков, — меня беспокоит…
— Повинуетесь инстинктивному чувству самосохранения.
— Ничего предосудительного, штурман. — Ушаков с независимым видом закинул ногу за ногу, вынул блокнот. — И чтобы помочь вам отрешиться от мысли видеть во мне новичка, прошу ничего не рассказывать о гирокомпасе… Нам, пассажирам, известно, что с увеличением широты места направляющая сила гирокомпаса, удерживающая ось его ротора в плоскости географического меридиана, уменьшается и на полюсе обращается в ничто…
— Браво! — похвалил штурман. — Изысканно популярно! Таким образом, вы вправе спросить, найдены ли новые друзья и насколько они надежны.
— Вы угадали. — Ушаков вооружился ручкой. — Разрешите познакомиться? Или тайна?
— Принципиальная схема общеизвестна. В детали мы не будем вникать. Ученые снова облокотились на электронику и сочинили мудрейшую штучку: ее международный термин — навигационная система. Покороче — НС. Теперь мы не рискуем сбиться с дороги, не будем блукать подо льдами и, больше того, можем маневрировать курсом, скоростью и глубиной. Пришлось делать новые карты. Меркаторская проекция не годится для изображения района полюса…
Стучко-Стучковский обратился к Исмаилову, продолжавшему испещрять свежую карту, еще не утерявшую запахов типографских красок, маленькими иероглифами условных значков. Они обменялись профессиональными фразами, проверили через лупу плохо оттиснутый завиток какой-то важной для них цифры.
— Я жду, штурман. — Ушаков потряс блокнотом. — Не каждый читатель путешествует подо льдами… Как же работает НС?
— Наивный вы человек, Дмитрий Ильич! Кого это интересует? Редактор зевнет, поставит на полях «скука», а подавляющее большинство человечества ест, пьет, наслаждается, прекрасно обходясь без наших НСов… Прошу прощения, меня вызывает командир. Товарищ капитан-лейтенант, — обратился он к Исмаилову, — объясните!