Остров Надежды
Шрифт:
Командир благодарит за хорошую весть и объявляет боевую тревогу. Длинный ревун разносит сигнал по всем отсекам. В центральный поступают рапорты о готовности боевых постов. Возбужденное состояние не покидает Волошина. Сейчас, как никогда, он понимает свою власть и ответственность. Наступает период «самоконцентрации», забвения всего постороннего, отвлекающего. Ничего — ни семьи, ни земных забот, — только одно, только одно, только одно…
Стучко-Стучковский тут же повторяет приказание и в свою очередь доводит его до исполнителей.
Волошин полуоборачивается к вахтенному офицеру Акулову:
— Записать в вахтенный журнал: начали
Он называет широту и долготу.
— Есть, товарищ командир!
Белокурый старшина, стоящий на посту погружения и всплытия, раскрывает журнал и ровным, каллиграфическим, почерком вносит безусловно историческую запись.
Настанет время, когда эту страницу из корабельного журнала сделают реликвией, снимут копии, уложат под стеклом в музейных стендах, донесут до потомков имена пока еще таинственно безвестных членов подводного экипажа. Станут в один ряд с Дежневым, Берингом и Волошин, и молодой старшина в черной пилотке на русой голове, и массивный штурман Стучко-Стучковский, особенно переживающий сейчас этот незаурядный эпизод своей биографии, и Василек Акулов с его грустными думами об оставленной на кромке континента неустроенной семье.
Замедленным ходом — в кино его называют рапидом — движется черная, лохматая «Касатка», отбрасывая буравчатую струю за своей узкой кормой. Ничего, сам черт ей не брат. «Касатка» добьется своего, иначе не может быть: приказано — сделано. Подводная лодка добровольно плывет в узкую горловину пролива, на встречном курсе со «Святым Гавриилом». Что для нее каких-то двести лет форы! «Касатка» обязана проложить дорогу в подводных прериях океанов, она вступит как хозяин в море Беринга и отсалютует шефу этого моря Ивану Ивановичу Берингу, павшему от цинги и непомерных лишений на прославленных Командорах.
В штурманской наиболее укромное место для человека, не включенного в трудовой процесс. Если пристроиться на диване, в правом уголке, вас постараются не заметить ни командир, ни боцман, да и сами штурманы — слишком занятой народ, чтобы глазеть по сторонам.
Дмитрий Ильич наблюдал за напряженными лицами Стучковского и Исмаилова. На них-то и можно было прочитать подспудные мысли, вольно или невольно рождающиеся в голове. По-прежнему действовали приборы бессменной автоматической вахты — эхолот, эхоледомер, гидролокатор, включалась и телевизионная система.
Автоматические приборы — незаменимые помощники мореплавателя. Без них не обойтись. Они рассказывают, что под вами, что над вами и что впереди! Можно позавидовать кораблю. Человек не может придумать для самого себя столь безукоризненных оракулов и потому бредет по жизни вслепую, с ограниченным кругозором и с полным неведением, что встретит впереди.
Убывающий ритм движения, ощущаемого в большей мере подсознательно, овладел Дмитрием Ильичом, клонило ко сну. Сколько уже подо льдами? Больше десяти суток. Ограниченность движения разнеживала мускулы, отражалась на аппетите. Запасы продовольствия, вызывавшие у него в Юганге чувство жадности, — побольше бы, грузите, грузите! — теперь безразличны. С каким удовольствием насладился бы он свежим воздухом. Пошире расправить грудь, укрепиться на мостике, открыть рот и подставить его ветру, брызгам, озонирующим испарениям моря. С возрастом искусственный воздух переносится труднее. Сорок лет! Самый глубокий старик из всего экипажа. Акулов стоит на ногах какой уже час, а ему хоть бы что. По-прежнему солнечно зреют его щеки, ясны глаза, живы движения. Исмаилов чуть-чуть «истончился», подтянул еще на одну дырочку потный ремень, а белки чистые, синеватые, усики — словно буравчики. Даже грузный Стучко-Стучковский нисколько не размяк, держится молодцом, пружинисто вскакивает на толстые ноги, заслышав призыв командира; оттопырена нижняя губа, дыхание ровное, и только у переносья по ровчику морщинки нет-нет да и скатится упругая крупинка пота.
Семьдесят пять кубических метров воздуха поглощают в час они втроем, а сколько еще потребителей только в центральном командорском отсеке! Никаких сбоев в подаче, следить не нужно — автоматы. Загадочная деятельность машин, добывающих кислород из неистощимого источника сырья, другие машины, безукоризненно выметающие все вредные примеси, грязные отработки легких, приспособленных к невероятно дерзостной миссии незримо предохранять и спасать человека, казалось бы, легкомысленно передавшего всего себя в завинченный сосуд субмарины.
Боцман Четвертаков… Попади такой в шумный город, смешается с толпой, не узнать, не отличить. Здесь он кормчий, отнюдь не в символическом смысле. Пусть его поддерживают некие автоматические руки и вместе с ним так же бережно и весь корабль. Нет сомнения, у него преданные помощники вроде электронно-лучевых трубок, снабжающих его информацией по курсу и глубине. Экран перед ним — словно волшебный глаз, помогающий рулевому зорко и безошибочно видеть. Однако без человека все сразу взбунтуется, натворит много бед и бесславно погибнет. Что бы ни изобретал человек, ему никогда не удастся превзойти мощь серых извилин. Подмога будет, замены — никогда!
Возле Ушакова появился Куприянов, растормошил его, подхватил под мышки и поставил перед собой. Его глаза сияли. Он не скрывал прямо-таки выпирающей из него радости.
— Что с вами, Куприянов? Что случилось?
— Прошли, прошли! — воскликнул он. — Узкость позади! По курсу бухта Провидения и Святой Лаврентий!
Стучко-Стучковский тоже широко улыбался.
— А вы, милейший, всхрапнули… Надо же иметь такие канатные нервы!
— Что вы, оставьте, — отнекивался Ушаков, — ну, если и вздремнул, то всего одну минутку…
— Прекрасно, Дмитрий Ильич! У нас к вам ни малейших претензий, — с весельем озорством продолжал Куприянов, — одолели перевал. Гора с плеч, Дмитрий Ильич. Вот потому и ворвался, перебил сладкий сон… Вполне понятно, ночка-то была серьезная, все койки холодные… Здорово мы обратали Беринга!..
Исмаилов неодобрительно покачал головой.
— Чем вы недовольны, Исмаилов?
— К сожалению, имеются два Беринга, пролив и море, товарищ капитан третьего ранга. — Исмаилов приподнял свои черные выразительные брови, обнаружив на лбу множество обычно незаметных морщин. — Беринг — море тоже не рахат-лукум. Воробью по колено… А крыша все еще ледяная. Надо не царапнуть ни килем, ни рубкой, товарищ капитан третьего ранга. И если…
— Довольно, Исмаилов! — Куприянов перебил его. — Отпразднуем радость, а потом примемся снова разматывать путь. — И замполит радушно полуобнял штурмана, осветил его милой улыбкой.
Упали книзу насупленные брови, разбежались морщинки. У Исмаилова блеснули под усиками зубы — подобрел человек.
13
Волошин подвинул Ушакову чашечку кофе, глазами указал на сахар и поданные вестовым сухари.