Остров Панданго
Шрифт:
Механик Ачукарро всегда был спокоен; казалось, никто не может вывести его из равновесия или заставить произнести длинную речь. Он отличался молчаливостью. Иногда случалось, что Паблито оставался единственным слушателем в компании лагерных друзей, так как все они норовили говорить одновременно, с присущим южанам темпераментом и горячностью.
Четвертым человеком, заинтересовавшим Реаля, был веселый шутник француз Жан Офре, прадед которого после разгрома Парижской Коммуны бежал в Южную Америку. Офре рассказывал забавные истории о старике, упорно сохранившем на другом полушарии национальную самобытность
Жана в бараке любили за легкий характер, за умение веселой историей и остроумной шуткой скрашивать жизнь на каторге.
Вечером после ужина Реаль сидел прислонясь спиной к стволу пальмы и дремал. Теперь он уже втянулся в изнурительный режим каторжных работ, но первые дни изматывался так, что едва держался на ногах. Вблизи, на песке, сидели Мануэль, Жан, Паоло и Паблито. Паоло, проработавший день в зарослях, рассказывал удивительную историю: стражник Фиолетовый заметив, что «профессор» бросил работу и занялся своей рваной шляпой, хотел было огреть его плетью, но кто-то возьми и крикни: «Не тронь больного человека!» Еще недавно подобное вмешательство могло бы дорого обойтись. А тут вдруг стражник опасливо схватился за автомат и, трусливо озираясь, отошел в сторону, бормоча что-то про себя.
– Не совесть ли проснулась? – допытывался Жан. – Может, в святые метит?
Реаля заинтересовало: какой же вывод сделают его друзья? Его радовало, что они постепенно избавляются от мертвящего безразличия ко всему.
– Стражники действительно несколько утихомирились, – заметил Мануэль. – Молодец Джиованни Лескано, он втолковал им, что кирка в руках решительного человека – грозное оружие.
– Скоро и я свихнусь от бессмысленной работы, – сказал Паоло. – Нельзя же в здравом уме носить песок под пальмы, когда знаешь, что завтра тебя же заставят перетаскивать его обратно. В руднике хоть польза какая-то.
– На это они и рассчитывают, Паоло, – ввязался в разговор Реаль. – Им надо на нелепой работе духовно измотать человека. Стоит сделать труд осмысленным – и все станет на место в твоем мозгу. Ты даже ощутишь некоторое удовлетворение.
Жан с явным сомнением откашлялся.
– Представь, – продолжал Хосе. – Товарищи по побегу предложат кому-нибудь взобраться на высокую, почти неприступную гору…
– Полезу первым! – перебил его Паоло.
– Рад слышать! – улыбнулся Реаль. – Но одних слов недостаточно, хотя и сказанных от души. Вообрази, что от этого зависит судьба товарищей. Ты должен будешь и бежать, и карабкаться, и подтягиваться на руках. Никто не поддержит, если ослабеешь в пути, уставшие мышцы изменят, ты подведешь друзей, потому что не укрепил мускулов, не подготовил себя.
Жан смущенно почесал взлохмаченную голову, а Мануэль подхватил мысль:
– Не бесполезный труд, а тренировка – подготовка к побегу. Вот в чем сила!
Теперь и остальные уловили идею Реаля. Жан вдруг схватил крупный каменный обломок и, приседая, начал выжимать его над головой.
– Да я через месяц тяжелоатлетом сделаюсь, – пообещал он под общий смех.
– Ну, теперь-то и на меня
– Значит, у нас теперь не каторжная работа, а сознательная физическая подготовка? – обрадованно спросил Мануэль. – Это надо будет еще кой-кому сообщить.
Довольная улыбка расплылась и на лице механика Паблито.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ВСТРЕЧИ СО СТАРЫМИ ЗНАКОМЫМИ
В деревне рослый Кончеро слыл за смирного и добродушного юношу. Вместе с дедом они обрабатывали мотыгами клочок потрескавшейся каменистой земли, засевали его и на своих спинах в бочонках таскали воду для поливки. Выращенных овощей, клубней маниоки, маиса и фасоли им хватало на год. Лишь месяц или два они батрачили у эстансьера дона Хименеса.
Богатому эстансьеро вздумалось согнать нищего деда с насиженного места. Весной он приехал с судейским чиновником и, хлестнув плетью по земле, сказал:
– По старому плану этот участок входит в мои владения. Что же ты молчал, старый каналья? Думал, я не замечу пропажи?
– Нет, не думал, – ответил дед. – И чужого никогда не брал. Вы же знаете, сеньор, что ваш достопочтенный отец – старый дон Хименес – перед святой мадонной обещал… Я до сих пор помню его слова: «Если сделаешь каменную осыпь пригодной для посевов, пятая часть – весь этот клин на террасе – будет твой».
– Я такого разговора не слышал. И к тому же, какое значение имеют пустые слова, если сделка не оформлена на бумаге?
– Они для меня не пустые! – вскипел дед. – Я сорок лет себя и родных не жалел. Мы каменную стену выложили, чтобы гора не осыпалась, землю в корзинах таскали. Жена от воловьей работы кровью изошла, сын и невестка надорвались. Еще не известно, кто из нас каналья и кто кого обокрасть хочет!
– Будь поосторожней в выражениях, старая падаль! – наливаясь темной кровью, повысил голос дон Хименес. – Иначе я взыщу с тебя за сорок лет аренды и прогоню, как бродячую собаку.
Но разве остановишь жителя гор, когда дело идет о земле, добытой потом и кровью?
– Сам ты бешеная собака! – вспылил дед. – Убирайся с моей земли, пока я не взял самопал!
И он приказал внуку принести ружье.
Юноша не мешкая бросился в дом, схватил старинный самопал, с которым охотился на кроликов, бесчинствовавших в огороде, зарядил его свинцовой пулей и выбежал прогонять пришельцев.
Пока он возился с ружьем, Эстансьеро успел ударом кулака сбить деда на землю. Увидев, как взбешенный дон Хименес избивает плетью лежащего старика, Кончеро в отчаянии прицелился в него и выстрелил.
Свинцовая пуля снесла череп дону Хименесу. За это Кончеро схватили, несколько месяцев держали в тюрьме и сослали на каторгу. А здесь, на Панданго, никто из политических не заинтересовался юношей, попавшим в барак к уголовникам. «Раз убийца, – значит, бандит», – решили многие.
В бараке Кончеро стал обрабатывать однорукий гангстер, подбиравший себе крепких телохранителей. Верховодя в шайке головорезов, инвалид властвовал среди уголовников и запугивал политических.
Неприязнь к однорукому гангстеру переносилась и на Кончеро, его всюду чурались и презирали.