Остров Пирроу
Шрифт:
В аквариуме фирменного магазина «Рыба» стремительно плавали пятнистые щуки. Продавец то и дело погружал в аквариум сачок. Люстиков взволнованно наблюдал за происходящим. Уже оставалась только одна щука, предназначенная в порядке очереди полной старой женщине, когда Люстиков сдавленно прошептал:
— Она…
Оленька метнулась к старухе, сложила руки на груди и попросила:
— Пожалуйста!.. Ну пожалуйста, уступите… мне… нам… Она нам страшно нужна.
— Странная молодежь! — сурово отчеканила старуха. Улыбнувшись неожиданной догадке,
Выбив чек, Люстиков остался сторожить щуку, которая металась по пустому аквариуму, а Оленька побежала через дорогу в хозяйственный магазин покупать ведро.
В лабораторию рыбу несли медленно и осторожно; чтобы не перевозбудить ее солнечным светом, Люстиков прикрыл ведро собственной шляпой.
Усыпив щуку электронаркозом, Люстиков закрепил ее в специальной ванночке. Когда он прилаживал мыслесниматель, руки нервно вздрагивали.
Оленька стояла наготове у приборной доски.
— Локатор! — шепотом скомандовал Люстиков.
— Есть локатор! — почти беззвучно отозвалась Оленька.
На голове рыбы засветилась длинная, ветвящаяся, как жилки листа, линия: это локатор осветил извилину, по которой сейчас, как поезд по рельсам, заскользит мыслесниматель.
— Включаем мыслесниматель! Включаем трансформатор! — отрывисто командовал Люстиков.
— Есть… Есть… — отзывалась Оленька. Слышалось, как щелкают ключи и ручки управления.
Часть извилины, «отработанная» мыслеснимателем, гасла. Люстикову припомнилось: давно, в детстве еще, он стоял близ Батуми на краю виноградника, а мимо, вдоль шпалер плантации, двигались сборщицы. Там, где сборщица прошла, вот так же оставались «погасшие» голые кусты, а дальше шпалера горела на солнце янтарными плодами.
— Громкоговоритель! — скомандовал Люстиков.
Оленька включила рубильник. Замигала сигнальная лампочка. Несколько секунд слышались потрескивания и шорохи; на этом звуковом фоне до удивительности пронзительно зазвучало:
— Я хочу съесть карася… Я хочу съесть карася…
Люстиков и Оленька, взглянув друг на друга, улыбнулись.
— Историческая минута! — шепнула Оленька.
Люстиков смущенно пожал плечами. Впрочем, ему и самому казалось примечательным то, что впервые удалось непосредственно трансформировать в слова мысль живого существа. «Если бы вдруг тут появился Булл», — подумал он умиленно.
Мыслесниматель скользил по извилинам. Из репродуктора доносилось одно и то же: «Я хочу съесть карася… я хочу съесть карася», порой фраза сливалась в одно слово:
— Яхочусъестькарася… Яхочусъестькарася…
Только теперь Люстиков воспринял смысл странного словосочетания и мог оценить угнетающее однообразие щучьей мысли.
— Яхочусъестькарася!.. Яхочусъестькарася, — настойчиво повторял громкоговоритель.
Улыбка сошла с лица Люстикова.
— Чем вы расстроены? — спросила Оленька, хотя и сама чувствовала непонятную печаль.
— Не знаю… Может быть, Булл ошибается? Я в том смысле, что под плоскими крышами все так же плоско!
Оленька не сразу ответила. Хотелось успокоить Люстикова, но она не могла найти слов, чтобы они были правдивыми и утешительными. Наконец она с трудом выговорила:
— Но это же щука, Григорий Соломонович, дорогой! Щука, а не корова, и не человек…
Словно не слыша или не принимая ее утешений, Люстиков сказал:
— Если старина Булл не прав, вся работа бессмысленна.
Про себя он подумал: «Вероятно, у Гитлера фонограмма звучала бы схоже: „Я хочу убить…“, „Я хочу сжечь…“, „Я хочу убить…“ И у всей лагерной фашистской сволочи тоже: „Я хочу жрать и хочу травить людей собаками…“, „Жрать и травить людей…“»
— Зачем делать слышимой спрятанную подлость, ее и так хватает! — словно советуясь с самим собой, проговорил Люстиков.
Оленька молчала.
— Я хочу съесть карася… Яхочусъестькарася…
Резким поворотом диска управления Люстиков повернул локатор. Щуп мыслеснимателя выскочил из извилины, как лемех из борозды.
— Я хочу съесть кара… — Репродуктор замолк на середине слова.
Извилина погасла, и поверхность щучьего мозга сделалась однообразно серой. Люстиков чувствовал, почти видел, как локатор ищет в этой тьме. Еще секунда, и темно-красным светом загорелась другая извилина.
— Включаем мыслесниматель, — скомандовал Люстиков и, помолчав, добавил: — Смотрите, какое красивое багровое свечение. Лешка Крушанин сосчитал, что более длинные волны соответствуют отдаленной по времени информации. Не очень-то я верю самодовольным теоретикам, но если Лешка прав, мы вступим в область щучьего детства и щучьих мечтаний.
Мыслесниматель вошел в извилину.
— Включаем… громкоговоритель, — не сразу, с внутренним колебанием, сказал Люстиков.
— Есть включить громкоговоритель.
Раздались треск, шипенье, и, словно чем-то острым разрезая звуковой фон, послышался тонкий голос, почти писк:
— Я вырасту и съем карася… И съем карася… Исъемкарася… Исъемкарася.
Темп все убыстрялся. Громкоговоритель словно задыхался. Короткая пауза, и еще громче зазвучало:
— Я вырос и съел карася… Исъелкарася… Исъелкара…
— «Мечтания»… «Золотая пора детства»… К черту! — проговорил Люстиков, рывком выключая АДП.
Неожиданно для самой себя Оленька осторожно погладила его. Люстиков обнял и поцеловал Оленьку.
— Ты меня любишь? — еле слышно спросила она.
— Да, — ответил он. — Ты меня любишь? — спросил он.
— Да, — ответила она.
Минуту в лаборатории царила тишина.
— Неужели и у нас… так просто? — спросила она.
— Нет, — ответил он. — У нас не просто.
Снова стало тихо.
— Знаешь, — сказал он, — в Институте физиологии был сотрудник, совсем ни черта не понимающий в учении Павлова. И он написал книгу «Евгений Онегин с точки зрения условных рефлексов». И там все очень…