Остров Разочарования (иллюстрации И. Малюкова)
Шрифт:
У следующей хижины, обреченной на сожжение, произошла небольшая заминка.
— Это моя хижина, — доверительно прошептал Полоний Кумахеру.
— Это его хижина, — пояснил Розенкранц, — хижина Полония… Ее не надо жечь…
— Пусть твоя семья выйдет на воздух, — сказал Кумахер Полонию.
— Они куда-то ушли… Все ушли… — ответил Полоний.
— Каждая третья хижина должна быть сожжена, — сказал Кумахер. — Разве ты не помнишь приказ господина майора?
— Но ведь это моя собственная… — начал было Полоний и завял на половине фразы: Кумахер поднимал автомат.
В это время позади них, у полусгоревшей уже хижины, раздался пронзительный женский крик, рыдания и детский плач. Это пришли, наконец, в себя и бросились обнимать еще теплое тело убитого
— Приказано стрелять в тех, кто будет сопротивляться уничтожению его жилища, — наставительно сообщил фельдфебель Полонию. — Сжигаться будет каждая третья хижина, кому бы она ни принадлежала. Это в высшей степени справедливо… И никому не обидно…
— Поджигай, чего там! — бодро посоветовал Розенкранц Полонию. За свою хижину он был спокоен: она была восьмой с краю. — Поджигай, мы потом заставим построить тебе новую хижину, получше этой.
Он поднес факел, и крыша вспыхнула. Но вспыхнула только с одной, с левой стороны. Это был непорядок.
— Ну? — терпеливо, но строго обратился Кумахер к Полонию. — Ну, не будь глупым, Полоний!.. Ну, не серди меня!..
И снова стал медленно подниматься черный кружок дула, из которого только что уже вылетела одна смерть.
И так же медленно, не в силах оторвать взор от этого страшного кружка, двинулся на одеревеневших ногах Полоний к правому скату крыши. По его потному лицу стремительно, не задерживаясь, скатилось несколько мутных слезинок. Он уговаривал себя, что все это и на' самом деле не так уж страшно, что как только он снова станет старейшиной, он заставит односельчан построить ему новую хижину, еще получше этой… А если они заупрямятся, то он позовет Кумахера с автоматом или даже самого белоголового, и ему тогда обязательно построят… И все-таки очень, очень жалко… Легко Розен-кранцу уговаривать… Хотелось бы посмотреть, как он стал бы поджигать свою хижину… А впрочем, что сейчас думать! Поздно! Уже почти вся крыша в пламени… А может, он ошибся в подсчетах, и хижину Розенкранца тоже будут сжигать?..
От последней мысли ему стало несколько легче на душе. Он ткнул головней в кровлю, тупо посмотрел на пылавшую крышу, на занявшиеся уже низкие бамбуковые стены, вздохнул, повернулся, полный теперь яростного желания поскорее и поосновательней сжечь все подлежащие сожжению хижины, чтобы не только ему одному остаться без жилья.
— Следующую? — спросил он у Кумахера.
— Следующую, сынок, следующую.
— Интересно, где Гильденстерн?
— В самом деле, — сказал Кумахер. — Что-то его долго не видно…
— Прячется в кустах, — хихикнул Розенкранц. — Пока мы тут будем работать, он немножко выспится.
— Бегом, бегом! — прикрикнул на них издали Фремденгут. — Вы что, здесь до вечера собираетесь задерживаться?!
Поджигатели послушно перешли на самый быстрый аллюр.
Фремденгут с пистолетом, Мообс с автоматом, стоя посредине площади, наблюдали за тем, чтобы ничто не помешало экзекуции.
Выскочили на воздух и скрылись где-то на задах деревни несколько мужчин, человек пять мальчишек. Их было невозможно остановить и еще невозможней догнать. Один раз Мообс, которому явно не терпелось пострелять из автомата, выпустил довольно длинную очередь по мальчишке. Но тот, выбежав из хижины, сразу сделал крутой вираж и с быстротой стрижа пропал в густой стене первозданного леса, словно канул в море. Другой раз Мообс чуть не попал в мужчину лет тридцати пяти. Он очень огорчился своему промаху. Ему было неудобно перед Фремденгутом. Можно себе представить, насколько огорчительней было бы Мообсу, если бы он узнал, что промазал, стреляя по Гамлету Брауну. Мообсу показалось даже, что у этого человека в руках были лук и стрелы. Но так как в таком случае еще больше усугублялась его вина, Мообс счел целесообразным не доводить свои подозрения до сведения Фремденгута. Хорошо еще, что Фремденгут смотрел в тот момент совсем в другую сторону.
Барон нервничал. Его смущало, что пропал Гильденстерн. Он должен был уже давно вернуться. Смущало, что кругом было так тихо. Куда правильней все-таки они делали в Европе — раньше сгоняли жителей в одно место, а уже потом спокойно жгли дома. Пожалуй, не следовало объявлять, что будет уничтожен каждый третий дом. Это слишком затянет экзекуцию. Слишком много времени дается жителям на размышления. Теряется эффект внезапности, переживания населения размазываются, вместо того, чтобы стать стремительной, почти мгновенной душевной травмой… Если бы можно было найти пристойный повод уйти сейчас из Нового Вифлеема!.. — Бегом, черт вас подери!.. Бегом!..
Вот уже всего несколько шагов отделяет факельщиков от девятого дома. И вдруг Полоний с ходу ничком падает в высокую траву, испещренную веселыми созвездиями чудесных, ярчайших цветов. Он падает и, видимо, не думает вставать. Уж не сломал ли себе этот болван ногу? Только этого не хватало…
Но нет, тут что-то не то. Вот шлепнулись в траву и Розенкранц и Кумахер. Кумахер стреляет в густую чащу леса, в просторный просвет между восьмым и обреченным на сожжение девятым домом. Фремденгут, Мообс и Цератод бросаются к Кумахеру. Пока первые два открывают частый бесприцельный огонь, Цератод лежит, уткнувшись лицом в душистую траву, и ругает себя за то, что согласился наблюдать за этой карательной экспедицией. Небось сам Фламмери нашел основание для того, чтобы не покидать Северный мыс. Видите ли, нельзя оставлять пещеру без присмотра! Одно из двух — или ты правитель острова, или вахтер… В крайнем случае, могли бы и оба остаться.
Цератод слегка приподнимает голову и видит шагах в пяти правее себя недвижное тело Полония со стрелой, торчащей у него между лопатками, как стебель какого-то неизвестного и дьявольски неприятного цветка. Бр-р-р, противно!..
Щедрый огонь двух автоматов и пистолета не вызвал в ответ ни единой стрелы из пространства, подвергнутого обстрелу. Зато стрелы запели с обоих флангов. Кто-то стреляет из-за углов ближайших хижин. Мообс и Кумахер переносят огонь на фланги. И вдруг — автоматный обстрел с тыла. Поскольку Егорычев убит, ясно, что стреляет Сэмюэль Смит.
Фремденгут поспешно производит перестановку сил. Против Смита выдвигается Кумахер, левый фланг он берет на себя.
Тихо вскрикивает и разражается потоком жесточайших проклятий Джон Бойнтон Мообс. Он ранен пулей пониже спины. Только царапнуло, но все-таки больно… Он осторожно дотрагивается рукой до раны, потом смотрит на ладонь — она в крови, словно он окунул ее в бочку с красной краской. Его пугает, как бы у него не сделалось заражение крови. А вдруг столбняк? От этих опасений Мообс еще больше стервенеет. Он стреляет в мальчишку лет девяти, который неосторожно высунулся из хижины, чтобы посмотреть, что делается на площади. На этот раз Мообс выстрелил удачно. Это первая боевая удача Джона Бойнтона Мообса. Мальчик падает с перебитым плечом и повисает на высоком пороге. Из его плеча хлещет кровь. Он не плачет. Очевидно, он потерял сознание. Плач доносится из глубины хижины. Женский плач. Изнемогая от горя и страха — ей очень боязно высовываться из двери прямо под огонь автомата, показывается в темном четырехугольнике входа плачущая женщина. Стараясь не смотреть в ту сторону, откуда стреляют, она нагибается, осторожно подхватывает сына под мышки и скрывается с ним в спасительном полумраке хижины. Мообс испытывает сильнейшее желание подстрелить и ее, но только он начал прицеливаться, как над самой его головой, путаясь и звеня в высокой траве, пролетает одна стрела, за нею другая, третья. Мообс, помимо желания, зажмуривается и упускает легко уязвимую цель.
Вдруг издалека, с юга, доносится нарастающий гул приближающихся голосов. Розенкранц прислушивается, мрачнеет, быстро подползает к Фремденгуту и что-то шепчет ему на ухо.
— Глупости! — говорит Фремденгут. — Они никогда не посмеют.
— Нет, правда, сэр. Они всегда прибегают на помощь, когда у нас пожар… С топорами, с баграми, как полагается…
— С топорами они не опасны…
— Вот они, вот они! — горячо шепчет Розенкранц и сереет от волнения. — О, они совсем не с топорами!.