Остров Разочарования (иллюстрации И. Малюкова)
Шрифт:
Но вот Егорычев раскрыл глаза.
— А, старина! — промолвил он. — Это вы!.. Тут Гильденстерн…
— Вы живы! — восторженно воскликнул кочегар. — Если бы вы знали, какой вы молодец, что вы живы!..
— Я сам склоняюсь к этой мысли… Понимаете, этот проклятый Гильденстерн…
— Он уже пять минут как покойник… Боже мой, да чего же я тут топчусь… Ведь вас надо поскорее перевязать…
Отдадим должное предусмотрительности Егорычева: еще на Северном мысу он преподал посмеивающемуся Смиту («Ну, право же, это совсем ни к чему, мистер Егорычев!») основные правила
Сильнее кровоточила рана на ноге, и именно с нее начал свою первую в жизни обработку ран кочегар Сэмюэль Смит. Но еще раньше он расстегнул китель и разрезал тельняшку Егорычева, чтобы тот мог покуда прижимать вату к своей второй ране.
Кругом было тихо. Беззвучно порхали огромные бабочки с неправдоподобно яркими крылышками, уютно стрекотали какие-то близкие родственники наших кузнечиков, неподвижно зеленели высоко над головой Егорычева лохматые кроны кокосовых пальм. Трудно было представить себе более безмятежное утро…
И вдруг слева, со стороны площади Нового Вифлеема, протараторила короткая автоматная очередь.
— Автомат! — встрепенулся Егорычев. — Вы слышали, Смит? Он скосил глаза в сторону деревни и увидел два столба дыма. Он попытался подняться, но это ему оказалось не по силам.
— Ну, идите же! — сказал он, видя, что Смит не решается оставить его одного. — Ползком!.. По-пластунски!..
Кочегар быстро спустился по откосу к окраине Нового Вифлеема и так же быстро вернулся.
— Они напали на деревню!
— Отдавайте мне бинты и идите!
— Вы ранены. Вас нужно перевязать.
— Пришлите какую-нибудь старуху… Идите! Сейчас ваш автомат не только оружие, но и моральный фактор… Патронов захватите побольше и бегите туда поскорее. Бегите, товарищ Смит!
— Бегу, товарищ Егорычев!
В это время ниже по склону, там где он переходил в просторную площадь Нового Вифлеема, стрела, точно пущенная Гамлетом Брауном, оборвала навеки цивилизаторскую деятельность Полония. Сразу затрещали оба автомата и пистолет карателей, и чуть попозже в бой включился и Смит со своим автоматом.
Теперь со стороны деревни явственно доносились крики воинов, женский и детский плач.
Прошло еще две-три минуты, послышались легкие шаги, и над Егорычевым, беспомощно лежавшим с пистолетом в ослабевшей руке, нагнулась голенастая старуха с добрым широким лицом.
— Ты жив, желтобородый?
— Помоги мне встать!
Заскрипев зубами от боли, он все же при ее помощи заставил себя подняться на ноги.
— Подведи меня к пещере… пожалуйста! — сказал он старухе. Старуха правой рукой обняла его за талию, левой взяла его за левый локоть, словно собираясь танцевать с ним польку-кокетку. Егорычев тяжело откинулся на ее крепкие и жилистые руки, и они томительно-медленно побрели.
— Кто это тебя? — спросила старуха.
— Гильденстерн.
— Он тут поблизости лежит. Это ты его убил? Егорычев отрицательно промычал.
— Но это хорошо, что его убили, — сказала старуха. — Люди Нового Вифлеема будут довольны, когда узнают, что его убили…
Она удобно усадила его у входа в пещеру, прислонив спиной к чуть прохладной
— Спасибо!.. Теперь пусть только сунутся сюда!
Ужасно неудобно было левой рукой прижимать набрякшую вату к груди. Мешал топорщившийся борт кителя. Егорычев поежился. Старуха сказала:
— Дай, я сниму с тебя твой… — она запнулась, так как не знала, как назвать китель, — твой камзол… Тебе будет легче.
— Сними, пожалуйста, — сказал Егорычев.
От потери крови он ощущал сильную слабость. Его начало клонить ко сну.
В деревне стало тихо. Они тревожно прислушались. Потом оттуда донеслись торжествующие крики многих десятков голосов. У Егорычева отлегло от сердца.
— Их прогнали, — расплылась в улыбке старуха и стала неумело стаскивать с него обильно пропитавшийся кровью китель. Егорычев старался поменьше двигаться. На его тельняшке медленно росло темно-вишневое липкое пятно. Вата набухла от крови и стала ощутимо тяжелее. Надо бы сменить, да маловато ее. Придется экономить. Не надо только двигаться без самой крайней нужды, тогда будет меньшая потеря крови. У него хорошая кровь: отлично свертывается. Ее хвалили еще в Инкерманском госпитале, под Севастополем. Под Севастополем… «Как это страшно далеко: Се-ва-сто-поль, — думает Егорычев и чувствует, что начинает засыпать. — Ни в коем случае не надо засыпать. Надо раньше поговорить со Смитом, с Гамлетом и всеми, кто дал отпор налетчикам из Священной пещеры. Молодцы какие!.. Орлы!.. Как бы они только не успокоились на своей победе. Не таковы Фламмери и Фремденгут, чтобы угомониться. Вероятно, они уверены, что Гильденстерн меня прикончил».
Старуха видит, что глаза Егорычева медленно закрываются, и ее охватывает испуг. Ей кажется, что он умирает. Такой хороший человек!
Она осторожно трогает его за плечо. Егорычев снова открывает глаза.
— Может быть, дать тебе напиться, желтобородый? — спрашивает старуха.
— Дай, пожалуйста, напиться, — отвечает Егорычев.
Он с жадностью выпивает стакан тепловатой воды, которую старуха приносит ему из пещеры. Вот черт! А ему почему-то представилось, что в пещере не осталось воды. Теперь он чувствует себя крепче.
Егорычев кладет на траву пистолет, который, и засыпая, не выпускал из руки, расстегивает английскую булавку и вытаскивает из левого бокового кармана кителя толстую записную книжку, которая до шестого июня принадлежала Фремденгуту. Теперь понятно, почему удар Гильденстерна, нацеленный прямо в сердце, все же оставил Егорычева в живых. Нож проткнул толстый кожаный переплет, но не в силах был пробить двести тоненьких листков бумаги, скользнул в сторону, и вот вместо смертельного ранения в сердце — болезненная, но неглубокая и неопасная резаная рапа. Если бы барон фон Фремденгут узнал, что Егорычев не только остался жив, но и обязан своим спасением не чему другому, как его, барона фон Фремденгута, записной книжке!..