Остров сбывшейся мечты
Шрифт:
Вика продолжала лежать неподвижно. У нее не было сил на то, чтобы встать.
Когда-то, давным-давно, когда мать будила ее в школу зимой, а за окном стояла такая плотная темнота, что по утрам не раздвигали занавески, чтобы не видеть ее, Вика просыпалась с трудом. Мать злобно кричала что-то о пяти минутах, по прошествии которых Вика должна быть умыта и причесана, и она соглашалась, закрывала глаза и в полусне видела, как она встает, идет в ванную комнату, умывается и причесывается, выходит в кухню…И потому, получив болезненный тычок, выдергивавший ее из сна, Вика открывала глаза с изумлением: за что ее ругают, ведь она умылась и причесалась! И
В такое же состояние она погружалась и сейчас. Вторая Вика поднималась, с трудом ковыляла к пальмам, разрывала руками песок – легкий, странно упругий, – и под ним проступала лужица воды, в которую медленно сползали стены вырытой ямы. Вторая Вика набирала воды в горсть, выпивала, ощущая слабый солоноватый привкус; она лежала, отдыхая, около ямки, а затем выкапывала в лесу съедобные корешки. Одного корешка хватало, чтобы утолить голод на целый день.
«Сказка. Какая хорошая сказка… У меня не хватит сил даже на то, чтобы доползти до края скалы, не говоря о том, чтобы вырыть яму. Но самое главное не в этом. Самое главное в вопросе – зачем? Что даст мне вода? Сорок дней жизни? Сорок дней я буду жить надеждой на то, что меня спасут, и снова сходить с ума от любого шороха? Нет. Ни за что. Может быть, я недостаточно сильна, чтобы закончить все это так, как хотела, но я не стану продлевать собственные мучения. Я пройду через них один раз. Я умру здесь. Пусть я умру скоро».
Перед глазами Вики плавало жирное черное пятно, и она заметила, что оно постепенно увеличивается. Когда Вика приоткрывала глаза, пятно несколько секунд продолжало висеть в воздухе, а затем исчезало, но стоило сомкнуть веки, и оно возвращалось. Пятно росло, словно опухоль, и Вика понимала, что скоро ничего, кроме жирной черноты, не останется перед ней.
Чтобы не сосредоточиваться на боли, она попыталась заставить себя думать о чем-нибудь. Пыталась вспомнить дядю Мишу, Ленку Красько, заботливого Антона Липатова, которого ласково и чуть насмешливо звала Липатычем… Но в голове были лишь имена, за которыми стояли блеклые образы, и Вика отчетливо видела букву А с высокой перекладиной в имени Липатова, но не видела самого Антона. Она не могла его вспомнить. И Лену не могла. И дядю Мишу.
Но вместо них перед глазами неожиданно возник мальчишка – высокий, худой, с серьезными серыми глазами. Мальчишка постоял на подоконнике, затем шагнул в воздух и повис там, искоса поглядывая на нее. Вика никогда не видела мальчишку раньше, потому что книжка о Питере Пэне, которую она брала в библиотеке пять раз, была без картинок. Но сразу узнала его. Когда-то в детстве она мечтала о том, что в ее окно постучится именно такой мальчишка, посыплет на нее порошок, от которого она сделается невесомой, и унесет Вику на свой остров.
«Остров! – Она внутренне рассмеялась. – Вот откуда взялся Питер Пэн! Ну конечно, остров с чудесным названием Нетинебудет, где жили феи, пираты, мальчишки и краснокожие индейцы. Нетинебудет… Я – остров. Это про меня. Это меня не будет. Нет и не будет».
Нет и не будет.
Нет и…
Нет.
Когда неподалеку от нее громко, надсадно закричала птица, Вика догадалась сквозь сон, что за ней прилетела Птица Нет. Не открывая глаз – да и невозможно было их открыть, потому что жирное черное намертво слепило веки, – она чувствовала, что Птица подходит по песку на длинных тонких ногах, наклоняется над ней, примеряется, как бы поудобнее ухватить Вику клювом. «Все равно, как, – хотела
Птица закричала снова – странная, непонятная Вике радость слышалась в ее крике, – и тут же с берега отозвалась вторая. Откуда-то снизу прокричала третья, еле слышно, и первая Птица ответила ей коротким вскриком.
«Как странно, – подумала засыпающая Вика, – кажется, Птица Нет была только одна… Наверное, из тех яиц, которые Питер Пэн положил в свою шляпу, уже вылупились птенцы».
Ей вдруг очень захотелось посмотреть на птенцов, которые вылупились у Птицы Нет. Но жирное черное не давало открыть глаза, и Вика осознала, что сейчас умрет, так и не увидев Птицу и ее детенышей.
Птица над ней снова вскрикнула, и на этот раз крик ее был тревожным. Два птенца не ответили.
«Я тебя увижу, – пробормотала Вика про себя, силясь открыть глаза, прогнать черноту. – Не тревожься, я тебя увижу»…
Черное давило на нее, пыталось расползтись по всему лицу, не давало никуда уйти от пустоты, заполняя мысли и чувства. Черное разрасталось, превращаясь в остров, вокруг которого скользили мурены. Словно маска, прижатая к лицу, черное закрывало от Вики все вокруг и прятало ее саму. С отчаянным усилием Вика заставила себя вспомнить Антона Липатова, и от воспоминания черная опухоль вдруг начала съеживаться, края ее обуглились. «Твой остров – он внутри тебя, понимаешь?» – насмешливо и нежно сказал Антон, словно объяснял ребенку очевидные вещи. И, поверив ему, Вика смогла, наконец, разлепить распухшие веки.
Ее резануло светом, и, щурясь от рези в глазах, она разглядела над собой Птицу Нет. У Птицы было темнокожее лицо с широким носом и большими карими глазами, блестящими, как гладкие морские камешки. Тонкими пальцами Птица бережно ощупывала Вику.
Наклонившись над Викой и пристально глядя ей в глаза, Птица провела пальцем по ее лбу и что-то негромко проговорила-прокурлыкала. Вика слабо шевельнула губами, пытаясь поблагодарить Птицу за то, что та прилетела, не бросила ее одну умирать на острове, и в эту секунду полубред-полусон растаял окончательно, и Вика поняла, что над ней склоняется человек, а позади него стоят еще двое – она видела их размытые силуэты. Что-то прохладное коснулось ее губ, и в рот потекла вода, густая, как молоко.
Жадно глотая воду, Вика прикрыла глаза, и обнаружила, что черного пятна больше нет. Вместо него перед глазами повисла сверкающая золотистая пелена. Она глубоко вдохнула и нырнула в золотое сверкание, словно в океан.
Глава 15
Бабкин вошел в палату, чувствуя себя полным идиотом, поскольку в руках у него была авоська с мандаринами. Мандарины он купил сам, а авоську раскопал в закромах своей квартиры Макар, и, несмотря на отчаянные возражения Сергея, заставил того тащиться с авоськой.
– Маленькая месть за твой фокус с «Артемидой», – заявил Илюшин, наслаждаясь видом Бабкина с веревочной котомкой в руках.
– Я тебе это припомню, – пообещал Сергей. – Ты авоську специально для меня хранил? Откуда у тебя такой раритет?
– Подарок благодарного клиента. Бери мандарины – и вперед, не тяни время.
В больничную палату Сергей вошел, стыдливо пряча мандарины за спину, однако от дверей Макар исхитрился толкнуть его так, что авоська с блестящими ярко-оранжевыми шариками оказалась впереди Сергея.