Остров водолазов
Шрифт:
— Пароход, — глухо сказал я. — Неужели мы нашли его?
Аркадий не ответил.
Нос лодки ударился о платформу. Держась за ее края руками, мы по одному перебрались на обломки судна.
Прозрачные рачки при виде нас, как брызги, покатились по палубе.
Под платформой бормотала вода.
Я подошел к краю, перегнулся и посмотрел вниз. В зеленоватой глубине шевелились бесформенные тени. По стене из желтого металла, корчась и выгибаясь, ползла морская звезда.
— Теперь, — сказал Аркадий, обращаясь ко мне, — давай проверим.
Он присел на корточки и начал скоблить ножом источенные временем балки.
Я присел
— Это «Минин», — сказал Аркадий. — Это «Минин». Надо срочно сообщить Василию Степановичу. Пусть везет водолазов.
Мы медленно плыли назад. Вялая зыбь по-прежнему мешала грести. Она подкрадывалась, поднимала лодку и поворачивала ее носом к Изменному. Остров дрожал на горизонте. Впереди поднимали над водой черные головы Два Брата. Где-то за ними раскачивался на воде наш бот.
Мы добрались до него и рассказали Матевосяну и Григорьеву о находке.
— Теперь самое главное, какое там дно, — сказал Григорьев и объяснил, что если дно каменистое, то предметы, упавшие с «Минина», могут быть найдены невдалеке от судна. Если — ил, то в топком его разливе давно утонуло все, что могло быть сброшено ударами волн, и тогда наши шансы на успех близки к нулю.
— Я схожу промерю глубину, — сказал Аркадий. — Забыли смерить глубину; вот шляпы!
Он снова ушел на лодке, на этот раз с Матевосяном. Когда они вернулись, бригадир сказал:
— А ведь нашли! Э! Я думал, не найдете. Городские люди… Неглубоко там.
— Двадцать метров, — сказал Аркадий.
Мы вернулись на Изменный, и Аркадий тотчас же дал Степняку радиограмму.
— Таких длинных радиограмм не бывает, — сказал Матевосян, когда радист отказался передавать текст.
— Бывают. Это очень важная. О выполнении плана даете длинные радиограммы? А это наш план.
Слова о плане убедили бригадира.
В ответ Василий Степанович сообщил, что вылетает на Сахалин за водолазами, и обещал вернуться с ними к концу недели.
В ожидании его приезда мы бродили по острову. Тропы приводили нас на вершину кальдеры.
Был вечер. Расплющенное солнце неподвижно висело над входным мысом. В бухте тяжелым плоским стеклом лежала вода. Синее пламя заката тлело в прибрежных скалах. По склонам кальдеры ползли неверные тени.
Мы спускались с Аркадием по витой уклончивой тропинке вниз к берегу. Бухта медленно наливалась синью, цвет ее уплотнялся. Огненная полоса протянулась между входными мысами. На ее фоне возник черный силуэт. Он медленно двигался, едва возвышаясь над поверхностью воды.
— Что это? — прошептал я.
Силуэт на воде стал тонким, изогнулся и пропал в слепящем блике.
— Что это? — повторил я.
Аркадий хмыкнул:
— Тень, волна, плавающее дерево, — откуда я знаю?
Мы шли по тропинке. Фиолетовые тени змеились у наших ног. Подкравшийся с моря туман вошел в бухту. Серые клубы его приближались к причалу.
Аркадий повернулся ко мне.
— Сергей, — сказал он. — Я все время думаю: что может быть в пенале, увезенном Соболевским? Карты открытых первыми мореплавателями земель? Разгадка Сахалина? Ведь до Невельского его считали полуостровом, частью таинственной земли Татарии. Неизвестные письма Германа или других путешественников?
— Карты, письма… Можно подумать, что ты не биолог, — сказал
Аркадий не ответил.
Мы вернулись к себе в дом. Я лежал на койке, закинув руки за голову. Мысли мои были тревожны и нечетки.
Глубокая ночь входила в распахнутое окно.
Аркадий сказал:
— Сергей, ты не спишь? Прости меня. Я не прав. Это была косатка.
— Отстань.
Смутное воспоминание гнало меня из постели. Однажды в детстве мы с Аркадием бродили по берегу Люботинского озера. Что-то накатило и сжало грудь. Мучительно захотелось кричать. Я попробовал и захлебнулся. Нерожденный звук рвал на части горло. В тот вечер я написал первые неумелые стихи…
Я сбросил одеяло, распахнул дверь и вышел на воздух. Было сыро и прохладно. Туман уже оторвался от земли и поднялся над вершинами деревьев. Бледные звезды едва различались вверху. Они светили, окруженные радужными кольцами. Белый силуэт Аркадия появился в черном прямоугольнике открытой двери.
— Сергей, иди домой! — сказал Аркадий. — Каждый из нас не очень-то хорошо понимает самого себя. Что же требовать от других? Иди…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
включающая в себя содержание двух писем
Пришли два письма. Их переслало Аркадию почтовое отделение из Ленинграда.
Аркадий вскрыл первый конверт и извлек из него пачку листов, исписанных мелким старушечьим почерком. Писал мужчина.
«Йошкар-Ола, 19 июля.
Уважаемый товарищ Лещенко!
На вопрос, переданный мне секретарем местного отделения Союза журналистов, сообщаю, что я являлся в 1922 году непродолжительное время сотрудником оппортунистической газеты. „Дальневосточный моряк“, издаваемой эсерами. Будучи человеком молодым и политически незрелым, я соблазнился возможностью хорошего заработка, иметь который в те смутные дни во Владивостоке представлялось мне счастьем. Окончив незадолго до того курс гимназии и имея очевидные склонности к литературе, я решил стать на многотрудную стезю журналиста и в ответ на обращение близкого знакомого нашей семьи (со стороны деда, бежавшего за год до этого в Маньчжурию) Неустроева Вадима Савельевича принять участие в редактировании газеты для русских моряков, дал согласие, в чем в дальнейшем неоднократно и горько раскаивался. Владелец газеты Неустроев оказался человеком эсеровских взглядов и алчного, предприимчивого, без меры, темперамента. Газету, как помню, мы готовили сначала в подвале дома номер восемь на Суйфунской улице, где ранее размещались склады готового платья. Печатали ее в частной типографии Лазебко. Потом место редакции было изменено, и до октября месяца мы работали на втором этаже того же дома.
Всего было выпущено пять или шесть номеров. Выходили они раз в неделю, по субботам. Затем, в связи с начавшейся эвакуацией из Владивостока японцев и созданием „плакатного“ правительства Сазонова, газета прекратила свое существование, кажется, по причине отсутствия бумаги и бегства рабочих из типографии. Тут же я должен подчеркнуть свое отрицательное отношение как к японской интервенции, которая была явным и неприкрытым нарушением международного права и вызывала справедливый отпор молодого Советского государства и его вождя товарища Ленина, так и к самозванным правительствам, которые в те годы создавались в Приморье с единственной целью отторгнуть его от Родины.