Остров Южный Камуи

Кётаро Нисимура

— Участковый ведь один из них. Он с ними заодно. Вспомните, он ведь тоже молча смотрел, как староста умирает. Он верит, что такова воля божья. А раз так…

Внезапно коммивояжёр не договорив, с лицом, исказившимся от страха, выбежал из медпункта. Я ринулся за ним. Коммивояжёр стоял перед домом и прислушивался. Дождь всё ещё лил. Подставив под капли ладонь, я спросил:

— В чём дело?

— А вы послушайте: ритм барабана участился. Значит, отмщение уже близко! — отвечал коммивояжёр сдавленным голосом.

Действительно удары теперь звучали чаще. Я представил себе, как триста островитян, неподвижно стоя под дождём, все мокрые до нитки, смотрят на гору Камуи-дакэ и ждут, когда божество объявит им свою волю. Сама эта угрюмая сплочённая масса людей пугала меня больше их божества.

— Помогите, доктор! — снова ухватил меня за руку коммивояжёр.

— Чем я могу помочь?

— Ну, когда они за мной придут, вы им хотя бы скажите, что это не я занёс сюда бациллу!

— А если они мне не поверят?

— Вы же врач! Если врач скажет, что не я, думаю, они поверят. Пожалуйста! Помогите! Я не хочу умирать на этом паршивом острове. Через восемь дней сюда придёт корабль. Мне бы только до его прихода продержаться. Скажите им, что это не я! Умоляю!

Я ничего не отвечал. Пришельцев на этом острове было только двое. Свидетельствовать, что коммивояжёр ни в чём не виноват, означает признать свою собственную вину. На такое я был не способен. К тому же, если уж здешний бог и впрямь всемогущ и видит всё насквозь, то в жертву принесут не коммивояжёра, а меня. При таком раскладе думать надо было не о спасении коммивояжёра. Я сам был в смертельной опасности.

Бой барабана всё убыстрялся и убыстрялся., переходя в частую дробь. При этих звуках коммивояжёр мертвенно побледнел. На лице его застыло выражение приговорённого к смерти. Но я и сам, наверное, был смертельно бледен.

9

Тучи наконец слегка разошлись, и в проёме засиял солнечный диск.

— Барабан замолк, — едва слышно вымолвил коммивояжёр.

Наступила тишина. Казалось, весь остров затаив дыхание ждёт чего-то.

Мне хотелось закричать, но я сдерживался, напрягая всю силу воли. Эпидемию занёс на остров не коммивояжёр. Я всему виной! Я стал рассадником смертоносных бацилл! Мне хотелось крикнуть это вслух. Если бы тишина затянулась надолго, может быть, я бы не выдержал и произнёс эти слова, которые могли стоить мне жизни.

Но тут тишину нарушил глухой ропот. Постепенно нарастая, этот ропот приближался к нам. Жители острова спускались с горы.

Коммивояжёр посмотрел на меня. Я отвёл глаза. Тем не менее коммивояжёр ещё некоторое время не трогался с места. Когда же вдали показалась толпа, он вне себя от ужаса бросился к берегу моря с воплем: «Не хочу умирать!»

Толпа подошла вплотную к медпункту и остановилась. Впереди стояли четверо парней в масках чертей. Даже при дневном освещении эти маски, окрашенные во все яркие цвета спектра, выглядели отталкивающе. Но и у прочих островитян были каменные лица — будто на них надели маски. Возможно, тяжкая усталость лишила эти лица человеческого выражения. А может быть, сознание того, что они являются исполнителями священной миссии и проводниками воли божества, наложило на их лица отпечаток пугающей угрюмости.

Столпившись перед медпунктом, они посмотрели на меня, потом заметили убегающего коммивояжёра. В этот момент я должен был покаяться и признать свою вину: сказать, что я один во всём виноват, что из-за меня умер староста и если нужна жертва, то пусть принесут в жертву божеству меня…

Однако я, вместо того чтобы признаться, лишь молча посмотрел вслед убегающему коммивояжёру и пожал плечами, показывая толпе, что я сам в затруднении.

Я предал его. Предал коммивояжёра. И себя самого. И своего бога, если он вообще у меня есть. Это было самое гнусное из всего, что я мог сделать.

Если бы я просто сказал, показав на коммивояжёра, «Убейте его!», в этом действии, наверное, ещё было бы что-то человеческое. Но просто пожать плечами, не оставив ему никаких оправданий, было открытым предательством.

Островитяне, неторопливо развернувшись, двинулись за беглецом. Желая увидеть своими глазами, чем обернётся моё предательство, я побрёл за ними следом. Увязая в грязи на раскисшей от дождя дороге и с трудом вытаскивая ноги, коммивояжёр пробежал мимо причала. Он ринулся в маленькую бухточку, где были привязаны два каноэ. Прыгнув в одну из лодок, он стал бешено грести, направляясь в открытое море.

По всему берегу в бухте уже стояли стеной островитяне.

С моря дул сильный ветер, и над коралловым рифом вскипали белопенные волны. Коммивояжёр неистово орудовал веслом, но его лодка, казалось, застыла на одном месте.

Четверо парней в масках сели во второе каноэ. Гребли они неторопливо, но сноровисто и с толком. Я смотрел издали, как их лодка отплыла от берега. С каждым дружным взмахом вёсел, чьи окрашенные в киноварь лопасти сверкали под солнцем, расстояние между каноэ коммивояжёра и его преследователями заметно сокращалось. На состязание было нисколько не похоже — скорее, на погоню кошки за мышью.

— Не надо! — крикнул я, но мой голос затерялся в шуме ветра и волн. Нет, вернее, голос мой был настолько тих, что смог легко затеряться в шуме ветра и волн. Ведь крикнул я совсем негромко и при этом даже не сделал попытки сойти с места.

Радуга протянулась по небосводу. Солнце слепило глаза, и море лучилось иссиня-зелёным блеском.

На фоне этой изумительно красивой картины природы два каноэ сближались, словно на гонках, пока наконец не поравнялись бортами. Я закрыл глаза. Послышался пронзительный вопль, и одновременно с ним раздался победный рёв преследователей… Когда я открыл глаза, солнце всё так же сияло в небе. Только коммивояжёр пропал из виду вместе со своей лодкой. У меня было такое ощущение, будто в том месте, где только что находился коммивояжёр, образовалась зияющая дыра.