Остров Женщин

Гамзатов Расул Гамзатович

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мексика живет в моей жизни, кочует в моей крови, как маленькая заблудившаяся орлица.

Пабло Неруда

1

Сияло солнечное побережье, И, как мгновенья, пробегали дни. Ко мне в окно врывался ветер свежий, Что нашему каспийскому сродни. Со мной дворцы и храмы говорили, Как люди, всей шумихе вопреки, Вдоль пышных авенид автомобили Ползли, как разноцветные жуки. В отеле дверь вращалась неустанно, Приезжие сновали взад-вперед, Теснились на тележках чемоданы, Не иссякал людской водоворот. Разноязычный гомон — день в разгаре. Пестры наряды — кто во что одет, Тут пончо, джинсы, сари, ткань «сафари», Тут замша, кожа, хлопок и вельвет. Мы нарасхват — и ездим и летаем, Торопимся с приема на прием, А список наших дел неиссякаем, И мы себе поблажки не даем. Визиты, совещания, дебаты, Каскады тостов, череда речей, Сенаторы, министры, депутаты, Толпа секретарей и толмачей. Под пышною парламентскою кровлей, За длинными столами разместясь, Толкуем о культуре и торговле, Крепим взаимовыгодную связь. У нас расписан каждый вдох и выдох, Заранее размечен каждый час. Сеньоров посещаем сановитых, Корреспонденты навещают нас. Пресс-конференции. Опять вопросы. Записки, адресованные нам. (А где-то пошатнулся трон Сомосы И выдворил захватчиков Вьетнам.) Еще вопрос из тех, что в завершенье Привычно возникает всякий раз: — А каковы, скажите, впечатленья От посещенья Мексики у вас?

2

…О Мексика, бурливое слиянье Преданий, песен, былей, новостей, Суровость камня, воздуха сиянье, Сверканье красок, полымя страстей. Тут здешнее и пришлое смешалось, Сегодняшнее с прошлым говорит. Тут рядом восхищение и жалость, Дворцовый глянец и лачужный быт. Индейцы тут, испанцы и креолы, Метисы — сплав племен, кровей, земель. Гитары вздох, гром

кастаньет веселых, Пастушья тростниковая свирель. О Мексика, ты пляска огневая, Стремительных движений фейерверк, Вот юноша, на цыпочки вставая, Картинно руки вскидывает вверх. А сеньорит шуршащие одежды, Кружась, как ветер овевают нас. О Мексика, ты музыка надежды, О мужестве и нежности рассказ. В тебе — черты Кавказа и Эллады, Ты человечеству всему родня. Гомера миру подарить могла ты И дерзость Прометеева огня. Твоих пеонов гордые усилья Запомнил век неукротимый наш, Летучие отряды Панчо Вилья И Джона Рида честный репортаж. О Мексика, ты щедрый собеседник, Твой стол гостеприимен и широк, Так, словно я в Кахетии соседней С вином грузинским поднимаю рог. Базары тут щедры — сродни кавказским, Деревья, птицы, бабочки пестры, Но в сушь, как и у нас, теряя краски, Твои поля страдают от жары. Я снова ощущаю сил избыток И вдохновенья утренний прилив, Твой из колючих кактусов напиток, Как все, щепоткой соли закусив. А кувшины звенящие! Их царству На многоцветной ярмарке дивись! Должно быть, нашим гончарам бухарским Они бы очень по душе пришлись. Курительные трубки! Я резьбою Тончайшею пленяюсь каждый миг. Одну из них я увезу с собою Для унцукульских резчиков моих. О Мексика, за все тебе спасибо! Мне дорог твой гостеприимный пыл. Как жаль, что нет со мной Абуталиба, Твое радушье он бы оценил. О Мексика, жемчужина планеты, Здесь океанский слышится раскат, Здесь горные озера — как сонеты, Включенные в эпический рассказ. А грохот водопадов, камнепадов, Дыхание вулканов, близкий гром. Мне сочетанья лучшего не надо, Я вырос в окружении таком. О Мексика, стройна и смуглокожа, Любя свой дом, гостей своих любя, Ты на друзей и на подруг похожа И в то же время — только на себя! Волнуюсь в ожиданье встречи скорой, Натянута связующая нить. О Мексика, где остров твой, который Меня сумел заочно покорить?

3

…Так привыкали мы к иному быту, К земным красотам, к яркости легенд. Но вот поездка подошла к зениту И нас любезно принял президент. Над аркой — медальоны из фарфора. Большого зала мраморная сень. Нас угощает милая сеньора Прохладным соком — нынче жаркий день. А президент перед большою картой Ведет рассказ о Мексике своей, Попутно выясняя у гостей, Что лично повидать хотел бы каждый. Кто выбрал школу, кто завод, кто ферму, Кто гул корриды, кто музейный зал. Был необычен мой ответ, наверно: Я Остров Женщин для себя избрал. Не скрою, все и вправду удивились. Услышал я: — В былые времена Туда людей ссылали за провинность. Сеньор, в чем ваша состоит вина? — Моя вина, как и мое призванье, — Поэзия. Должно быть, потому Я заслужил такое наказанье И с удовольствием его приму. — Что ж, — улыбнулся президент, — смотрите. Вам сложная поездка предстоит. Наш губернатор встретит вас в Мериде, Вам будет предоставлен лучший гид. …О Патимат! Волнуясь и ликуя, Спешу навстречу сбывшейся мечте. В Махачкалу из Мехико пишу я Послание на пальмовом листе. Ты мой конверт необычайный вскроешь И радость в каждой ощутишь строке. Заветный ключ от сундука сокровищ Я, кажется, держу в своей руке.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

…Муза! Ты видишь, как счастливы все

Девушки, женщины вдовы…

Анна Ахматова

1

…И вот, поэмы нерожденный автор, Не сплю я, маюсь в полузабытьи. Когда же наконец настанет завтра? Кто будущие спутники мои? Мгновенья летней ночи. Бег их краток, Но бесконечным кажется сейчас. А череда вопросов и догадок Томит меня. Я не смыкаю глаз. Бессонница стоит у изголовья И крутит кинохронику свою. И мысли, словно весла, наготове, Лишь подавай им быструю ладью. Прозрачной ночи зыбкое мерцанье, Просторы вод, пологая волна. Опять передо мною на экране Проходят имена и времена. Плыву я по морям и океанам, Меня сопровождает Одиссей, Я становлюсь при этом капитаном Всех заслуживших славу кораблей. Я Робинзон, которого стихия Швырнула на безлюдный островок, Я тот матрос, которого лихие Пираты окружили, сбили с ног. Я не сдавался им еще ни разу. Среди тюков и ящиков опять Вступаю в бой с бандитом одноглазым, Я черный флаг не дам ему поднять. А вот уже баталия иная Развернута — вся палуба в дыму. Я у Синопа или на Дунае Умру, но белый флаг не подниму. На бескозырках реют ваши ленты, Североморцы — дети грозных лет. Мне шлет привет из боя, из легенды Сородич мой — Гаджиев Магомед. Плыву, плыву… С водою слито небо, Спит Атлантида где-то в глубине, Все острова, где был я или не был, Приходят на свидание ко мне. Проходит Крит. А вот и милый Капри, Нарядный и влекущий, как всегда. Лазурный грот в скалу крутую вкраплен, И в полумраке светится вода. А дальше — Куба. Радость узнаванья. На небоскребы белые гляжу. Брожу с Хемингуэем по Гаване, С ним на рыбалку в море выхожу. Фантазия? Но вот уже на деле Я прилетел в карибские края, И нашу бурку на плечи Фиделю Торжественно накидываю я. Дарю кинжал аварский Че Геваре, Ведем (кто знал!) последний разговор. Увы, мой дар не спас тебя, товарищ, В Боливии, средь партизанских гор. Сливаются предания и были, Снега и пальмы, камень и трава, Стихи и судьбы… И опять проплыли Передо мной земные острова. Один громоздок, словно слон в саване, Другой напоминает птичью грудь, Один встречает нас огней сияньем, Другой просматривается чуть-чуть. Один своей свободою гордится, Которую завоевал в бою, Другой слывет извечною темницей, Влача судьбину горькую свою. Один отменным славится радушьем, Оливковою ветвью осенен. Другой загроможден чужим оружьем И превращен в смертельный полигон. …Но вот внезапно расступились волны, И в предрассветной дымке среди них, Приблизившись ко мне, экран заполнив, Мой Остров Женщин сказочно возник, Почти что осязаемо и зримо Он дышит под завесой негустой. Смотрите все! Чадру с лица любимой Снимаю я. Любуйтесь красотой.

2

Смотрите все! Мы наконец у цели. В тумане раннем, словно в облаках, К нам шествует мадонна Рафаэля, Нетленная, с младенцем на руках. В прибрежных кущах перекличка птичья, Песок в соленых брызгах и росе. Глаза потупив, донна Беатриче Ступает по песчаной полосе. О, пощадите горца-страстотерпца! Ведь я перед обеими в долгу, Но я один. Пусть разорвется сердце, Я все же раздвоиться не могу. Где взять слова? Какая сила чувства Нужна, чтоб эту пытку красотой Перенести? Чтобы постичь искусство Всей нашей сутью, грешной и святой. Но это лишь начало. К нам с экрана Воительница скачет на коне, Провозглашая: — Все, кто любит Жанну, За мной идите. Присягните мне! А вслед за этим, словно лучик света, Возникнув на балконе в час ночной, К избраннику склоняется Джульетта, Ее признанья слиты с тишиной. Анхил Марин, чей рот зашит наибом, Горянка из аула Ругуджа, Захлебываясь кровью, стоном, хрипом, Рвет нити, вольной песней дорожа. Мой остров всех страданий средоточье, Всех радостей. Тут Золушка, трудясь, Со всей планеты смыть навеки хочет Несправедливость, угнетенье, грязь. Под экзотическими небесами Мне снова вас увидеть суждено, Красавицы, закутанные в сари, Парящие в цветущих кимоно. Парижа и Варшавы чаровницы, Изысканные грации столиц, Ничто не может на земле сравниться С весенним садом ваших юных лиц. Мой остров, упоительны виденья, Повсюду возникающие тут. Здесь пушкинскому чудному мгновенью Горячим вздохом вторит наш Махмуд. И поступь дамы блоковской прекрасной По вечерам по-прежнему слышна, Когда огни еще в домах не гаснут, А небо зажигает письмена. Но вот и встреча с Анною Андревной, Которая, печальна и горда, В старинной шали статною царевной Казалась даже в поздние года. Ах остров мой, где зримо и незримо Поэзия присутствует во всем, Где с Анной перекликнулась Марина, Чей голос мы мгновенно узнаем! Еще звучат анапесты и ямбы. Но вот по серебру озерных вод Под пенье скрипок, в переливах рампы Крылатая Уланова плывет. А дальше? Дальше — женщины земные, Безвестные, чьим пленником я был В селеньях горных, а потом в России. Я ни одну из них не позабыл. Все те передо мною промелькнули, Кого я встретил в юные года. Одна доит коров в моем ауле, Другая почту принесла в Цада. А третья подметает крышу сакли Иль с песенкой качает колыбель. Мои воспоминанья не иссякли, Глаза ровесниц светят мне досель. Одни меня, случалось, избегали, И радостей хватало, и обид. О Аминат, Алена, Вера, Галя — Начальных увлечений алфавит! Извечный пыл влюбленности беспечной И зрелость нескончаемой любви, Сияние открытости сердечной Любыми именами назови. Уймись, моя взволнованная память, Взгляни, сюда спешат со всех морей Суда, украшенные именами Невест и жен, сестер и матерей. К причалу, что уже надежно близок, Те имена свой легкий бег стремят. Сперва — таинственное «Монна Лиза», Потом единственное —

«Патимат». Вот малые челны по волнам зыбким Плывут — и нет флотилии святей, — Они покачиваются, как зыбки, На них сияют имена детей. Мой остров, пробуждаясь на рассвете, Скорее нам лицо свое яви! Сегодня здесь, на радость всей планете, Мы учредим Республику Любви.

3

Пусть обойти от края и до края Нетрудно нам владения твои, Обширней, чем империя иная, Бескрайняя Республика Любви. Не знают здесь ни танков, ни орудий, Здесь навсегда запрещены бои, Здесь только от любви страдают люди, Все раны тоже только от любви. Тут свадьбы бескорыстные справляют, Тут, вопреки обычаям былым, Ни сватовства, ни выкупа не знают, У нас любовь — единственный калым. Здесь нет ни лжи, ни ханжества, ни лести, Ни анонимок, ни служебных склок. Здесь торжествуют лишь законы чести — Беда тому, кто ими пренебрег. Диктат колониальный невозможен, В раскованной республике моей. Различия в достатке, в цвете кожи Бессмысленны для любящих людей. Здесь нет ни резерваций, ни острогов, Ни банковских многоэтажных стен. Здесь нет ни разорительных налогов, Ни скачки повышающихся цен. Здесь нет многочасовых заседаний, Унылых прений, длинных стенограмм, Зато слова лирических признаний Звучат по вечерам и по утрам. Взамен доклада льется серенада, В ней нет воды, в ней светится роса, А если выносить решенье надо, В расчет берут и птичьи голоса. Здесь, где в почете рыцарская доблесть, Всех женщин заслонившая, как щит, В любом труде — любви счастливый отблеск, В деянии любом она звучит. Под звуки государственного гимна Здесь ордена дают за красоту И лаврами за верность и взаимность Венчают неразлучную чету. Страна любви… Утопия, пожалуй. И все ж я верю, что на этот раз Страну такую не сочтешь ты малой, — Приятель мой, обозреватель ТАСС. Республика, где каждый житель молод, Республика, чей облик сердцу мил. На знамени ее, как серп и молот, Влюбленных руки я соединил. Любой беды, любой стихии натиск Такой союз надежно отразит. «Влюбленные всех стран, соединяйтесь!» Девиз моей республики гласит.

4

…Рассвет окрасил стены точно к сроку, Трель телефона словно трубный глас. — Buenos dias! Нам пора в дорогу. Сеньор Гамзатов, ожидаем вас. И вот уже над облачной завесой Лечу я в мексиканской синеве. В салоне две прелестных стюардессы, Живой эпиграф к будущей главе. Одна — метиска. Белая — другая. Улыбчивые, движутся легко. Они хлопочут, кофе предлагая, Несут кокосовое молоко. О Мексика! Мне гул испанской крови В твоей индейской слышится крови. Две девушки, два звонких предисловья К рассказу о Республике Любви. Пристегнуты ремни. Опять сниженье И двигателей приглушенный гром. И окруженный пальмовою тенью Уютный солнечный аэродром. А на земле — жарища. Губернатор С улыбкой говорит: — В такие дни, Как нынешний, у нас почти экватор. Сегодня сорок градусов в тени… Встречает нас радушная Мерида, Сияет полуостров Юкатан. Мне в качестве испытанного гида В попутчики старик индеец дан. Мы с ним в глаза друг другу заглянули, И чуть не вскрикнул я: —Абуталиб! — Мне кажется, у нас в родном ауле Мы точно так же встретиться могли б. Мне говорят: — Ваш гид, сеньор Гамзатов, Незаменим. Прислушайтесь к нему… — И старожилу Мексиканских Штатов Я, улыбнувшись, крепко руку жму.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Послушай, что дед этот скажет.

Его неподкупны слова.

Николай Тихонов

1

Мой славный гид, всезнающий и мудрый, Чей лик изваян солнцем и ветрами, Мне говорит: — Прошли тысячелетья С тех пор, как я родился на земле… Такие лица, созданные кистью Великого художника Риверы, Я видел на торцах столичных зданий, Встречал в Паласио Насиональ. Глаза такие на меня глядели С многофигурных росписей настенных, С неповторимых многоцветных фресок, Запечатлевших время и народ. У города Чечен-Итц'a, где горы Остроконечны, словно пирамиды, Мне говорит мой меднолицый спутник: «Возможно, я ровесник этих гор…» Мы освежились влагой родниковой, Прохладой заповедною омылись. Мне кажется и впрямь тысячелетним Индеец, продолжающий рассказ: — …Но, может быть, я в Азии родился, Откуда через Беринговы воды, В ту пору не имевшие названья, Привел я соплеменников сюда. Тут златокожие Адам и Ева Все начинали сызнова, средь этих Песков и скал и кактусов колючих Они, а не прославленный Колумб. Я говорю от имени сошедших На здешний берег, я — извечный голос Переселенцев, что во время оно Вдохнули жизнь в безлюдный континент. Здесь до меня все было безымянно — Пространства суши и просторы неба. Я дал названья рекам и вершинам, Созвездиям придумал имена. Мне стали домом дикие ущелья, Служили кровом пальмовые листья, Потом вигвамы я воздвиг, и храмы, И пирамиды мощные вознес. А календарь мой солнечный! Вздымаясь По лестнице, следи за ходом тени, Которую отбрасывают четко Ступени месяцев, недель и дней. Я — Циолковский древности. Я космос Хотел постигнуть. Я добром засеял И землю, и заоблачные выси, Не ведая, что где-то зреет зло. Язык, что мною создан для общенья, Был продиктован красотою мира, Сияньем дня, мерцаньем звездной ночи, Не знал он слов — «Тюрьма, насилье, казнь». Я не давал воинственных названий Ни поселениям, ни нашим детям. Красавицу я называл Звездою, Выносливого юношу — Скалой. Мы щедрому давали имя Море, Мы кроткую Голубкой называли, Мы нарекали статного Бамбуком, Именовали зоркого Орлом. О, в чем я провинился перед небом? Я создал письмена не для приказов, Не для угроз и подлых анонимок — Для мудрости, согласья и любви. Я был миролюбивым и пытливым, Не ведал я порохового дыма, Не знал я огнестрельного оружья, Покуда к нам пираты не пришли. У нас такой порядок был когда-то: Коль два соседа затевали ссору, Они поврозь в чащобу уходили, Чтоб ярость одиночеством гасить. Друг другу приходили мы на помощь, Как и у вас в Цада, в ауле горном, Когда вигвам возводят или саклю, Являются соседи подсобить. Не знали мы дверей, замков, засовов, Не знали воровства и лихоимства, Покуда не подверглись нападенью Армад, несущих смерть и грабежи…

2

…Глаза у провожатого сверкают, Как у людей, написанных Риверой, Индеец говорит о непокорном, Огнеупорном племени своем. Его земля, подобно птице Феникс, Неоднократно превращалась в пепел И вновь необоримо возникала Из праха, из развалин и золы. Иссушенная зноем и ветрами, Истерзанная волнами нашествий, Она все тем же солнцем исцелялась И звонкой родниковою водой. Внимаю гиду, глубже постигая Все то, что гибло здесь и возрождалось, Все то, что создавало племя майя, Все то, что время сохранило нам. Слепа стихия. Но лишь в малой мере Причастна к разрушеньям и утратам. Тут первым делом зрячие старались — Налетчики, захватчики, враги. Акрополи индейские исчезли, Разрушены дворцы и мавзолеи, Повалены столбы с резьбой узорной, Зияют раны в теле пирамид. Вот храм Дождя, храм Солнца. По соседству Храм Кукурузы… Средь камней священных Хозяйничают юркие мангусты, Растут колючки, прячется змея. У нас в Аварии живет преданье О подвигах отважного Сурхая. Защитник наших гор, в боях с врагами Лишился богатырь обеих рук. О нем я вспомнил в Мексике, увидев Ряды безруких, безголовых статуй. В чем провинились каменные люди? Кем были изувечены они? Тут, если землю чуть копнешь, отыщешь Те памятные головы и руки, Что до сих пор свидетельствуют громко О давней незабывшейся беде. Следы заморских пуль, огня и злобы, Следы на всем, что было не под силу С собою увезти в глубоких трюмах Грабителям, орудовавшим тут.

3

…Мой гид, изображенный многократно Нетленной кистью мастера Риверы, Рассказ неторопливый продолжая, Ведет меня дорогою отцов. Мы на высокую скалу восходим, Внизу под нами озеро синеет, А в нем когда-то девушек топили, Как повелел жестокий Бог Дождя. С вершины, сквозь прозрачный полог влаги Мы видим статую на дне озерном, Мы видим бога, лик его зеленый, Нахмуренное черное чело. Когда земля от засухи стонала, Подводный повелитель гроз и ливней Ждал новых жертв — и, чтоб его задобрить, Красавицы покорно шли ко дну. Их щедро обряжали, как на свадьбу, Травой умащивали благовонной, На шею надевали бриллианты, Златою цепью украшали грудь. Невеста в бусах, в серьгах, в ожерельях Летела со скалы звездой падучей… На гибком стане пояс из ракушек Развяжет не жених, а хищный бог. И юноши, что из-под лапы тигра Цветок срывали для своей любимой, Глядели на избранниц обреченных В бессильном горе, в страхе вековом. Я слушаю печальное преданье, Взираю на озерные просторы, Как глубока подводная могила, Как до сих пор покорна и тиха! Я спрашиваю старика: — А много ль На дне лежит и серебра и злата? Несметные сокровища, пожалуй, Хранятся в изумрудной кладовой? — О нет, — в ответ я слышу, — не осталось Здесь ничего… Разорена могила. Почуяв запах жертвенного клада, Сюда явился северный сосед. Не растерялись янки. Тут кружились Армады катеров и вертолетов, А водолазы дно перекопали, Все до мельчайшей бусинки собрав. Теперь техасские миллионеры Или музеи дымного Чикаго Чужим добром, присвоенным бесчестно, Пополнили коллекции свои. Так, в Лондоне, в Париже, в Лиссабоне Встречаешься то с фризом Парфенона, То с древнею индийскою гробницей, То с расписными масками Анголы, То с роскошью персидского ковра. …Мой добрый гид, прошу, уйдем отсюда, Отправимся скорей на Остров Женщин. Устал я от печальной этой были, Хочу другие песни услыхать. Индеец молча трубку набивает И говорит: — Уже готова лодка. Прошу, располагайтесь поудобней, Я докурю — и сразу поплывем.