Остров Женщин

Гамзатов Расул Гамзатович

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Если засохнет дерево мужской судьбы, засохнет пять женских судеб.

Услышано в горах

1

В простой ладье скользим неторопливо, Пространство раздвигается — и вот Сиянье Мексиканского залива Втекает в синеву карибских вод. Тут небо высоты необычайной И краски первозданной чистоты. Белы, как неразгаданная тайна, Моей поэмы будущей листы. Здесь цвет воды, целебный запах моря Меня пьянят, как марки лучших вин. Здесь, нашим веслам безупречно вторя, Ритмично кувыркается дельфин. Здесь, как стада на синей луговине, Пасутся корабли и катера. Светило на небесной половине Уже вовсю работает с утра. Лучи, водой отражены, струятся И солнечный вычерчивают путь, А чайки, лихо падая, стремятся Крылом сверканье это зачерпнуть. Меж тем челны по блесткам непрестанно, Как челноки, снуют туда-сюда, В одном из них — сеньор из Дагестана, Из горного селения Цада. О нет, не спрашивает он заране, Когда вдали появится земля. Но он хотел бы разглядеть названье Идущего навстречу корабля. Умеющий угадывать желанья. Бинокль ему протягивает гид: — Читайте… Здесь такое расстоянье, Что и стрела любая долетит. Я регулятор подвернул, примерясь К своим глазам, — и в тот же самый миг Обрывок надписи: «…de las Mujeres» Передо мною явственно возник.

2

— Вот остров наш, — сказал индеец просто, Сейчас прибудем… Близится причал. — Да, это был не парусник, а остров. От радости я чуть не закричал. Но радость вдруг сменилась огорченьем. О, как он мал, как тих и одинок! Обширным омываемый теченьем, В хурджине он бы уместиться мог. Открывшийся в конце дороги длинной, Оазис тот, который я искал, Схож с валуном, скатившимся в долину, Негаданно оторванным от скал. Он высится, как сноп, забытый в поле, Когда уж сено сложено в скирды. (Прости

меня, мой гид, я поневоле Сравнения ищу на все лады.) Пришвартовались. Я из лодки вышел И сразу — словно вихрь меня увлек, — Быстрей, чем голубь отчей сакли крышу, Я обошел желанный островок. Ну, пусть не крыша… Весь он, предположим, С отелем скромным, с россыпью хибар Чуть больше, чем аул Цада, но все же Уступит он аулу Цудахар. Ах, в том ли суть? Уж я-то с детства знаю, Что тесный, чуть приметный уголок В себя вбирает все, как ширь земная, Когда он душу чем-нибудь привлек. Чего ты здесь искал? Благополучья? Величия? Прибоя мерный гул Ко мне взывает! — Приглядись получше И ко всему прислушайся, Расул. Я слушаю, смотрю, хожу по пляжу, По улочкам разбросанным брожу, Свое воображенье будоражу, Подробностью любою дорожу. Туристы жаждут здешнего загара, Скучающие баловни судьбы. Не видно лиц. Темнеют окуляры — Стекло размером с колесо арбы. Американки пожилые в шортах, Хоть о душе подумать им пора, Среди юнцов приезжих, дошлых, тертых, Резвятся в баре с самого утра. За этой стойкой, под зонтами пляжа, В углу укромном, в островной глуши, Идет все та же купля и продажа Воды и неба, тела и души. Но музыки развязному звучанью И выкрикам подвыпивших гостей Здесь противопоставлено молчанье Лачуг, рыбачьих лодок и сетей. Индейских песен, девичьего смеха, Мужской гортанной речи не слыхать. Заглохло в роще вековое эхо, Лишь рокот волн доносится опять.

3

…Воображенье складывает крылья. Я думаю об острове моем. Зачем его загадкой окружили, Зачем назвали овода орлом? Зачем, зачем… Ведь сам нашел я повод Рвануться в этот полусонный зной. А тут меня и впрямь ужалил овод, Москиты зазвенели надо мной. Сижу в раздумье на песке нагретом, Экзотику увидев без прикрас. Не зря меня предупреждал об этом Советчик мой, обозреватель ТАСС. Мне кажется, он вновь со мною рядом Возник незримо, в ухо мне гудит; «Скажи, своим придуманным Багдадом Доволен ты, восторженный пиит? Ну, какова она, твоя Гренада? Нашел Джульетту? Понял суть любви? Как видишь, брат, невелика награда За все мечты и поиски твои. Эй, Золушка! Ау, откликнись, где ты? К тебе сюда, за тридевять земель, Летел чудак. Но грязь с лица планеты Стереть не удалось тебе досель». Так говорит корреспондент бывалый. Он знает все, полмира облетав, И трудно возразить ему, пожалуй, Он дело говорит. Он прав, он прав… Я слушаю с вниманьем и почтеньем. Но давний замысел необорим. Мы трезвость журналистскую оценим, Но слово и Поэзии дадим. К Истории прислушаемся тоже, Тем более, что к нам уже спешит, С Абуталибом незабвенным схожий, Мой многомудрый, меднокожий гид. Старик — нас двое на пустынном пляже В мои глаза тревожно заглянул: — Я понимаю состоянье ваше. Так слушайте меня, сеньор Расул. На исповедь прекрасную надеясь, Я достаю дорожную тетрадь… Все, что поведал мне седой индеец, Читателям хочу пересказать.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СНОВА ГОВОРИТ ИНДЕЕЦ

Женитьба, рождение детей, семья — источник наших радостей. Он кажется неисчерпаемым. Но однажды приходит беда — и она убивает радость.

Слова моего отца

1

— …Колумб, увидев этот скудный остров, Причаливать не стал — пустое дело! Пираты из флотилии Кортеса Клочок безводной суши обошли: «Пусть эта кость достанется собакам, А нам и без того хватает мяса. Пусть этот глаз выклевывают птицы, Чьи гнезда мы успели разорить». Мы были теми птицами, которых Свинцом и пламенем искореняли, Сгоняли с мест насиженных, топили, Сажали в клетку, втаптывали в грязь. Частица стаи, от врагов скрываясь, Нашла приют на острове пустынном. Сюда свезли мы все, что уцелело От ядер, пуль и от разбойных лап. Чем в плен идти, рабами становиться, Уж лучше жить в соседстве с комарами. Тех, кто познал насилие Кортеса, Засилие москитов не страшит. Мы высадились тут. Ревели волны, Звенела мошкара, клубились тучи. А мы ко всем богам без исключенья Тогда взывали: — Пощадите нас! Пускай никто на свете не заметит, Что мы сюда бежали от погони. Пускай и солнце, и вода, и тучи Нас от беды и голода спасут. Мы осушили гиблые болота, Чтобы избавиться от малярии. Взрыхлили неподатливую почву И на полях посеяли маис. Вы видите кокосовые пальмы? Вот падают плоды — поберегитесь! Мы эти пальмы некогда сажали, Чтобы детей и женщин прокормить. Мы высекли живой огонь из камня, Из камня возвели дома и башни, Вокруг строений наших постепенно Банановые рощи поднялись. И вот настало время первых свадеб. На берегу, как повелел обычай, В канун обряда женихи искусно Картины рисовали на песке. Невесты обрамляли те картины Узорами, в густой песок вкрапляя Морскую гальку, черепашьи яйца, Втыкая перья чаек по углам. Ракушки, собранные на прибрежье Руками девственниц — так полагалось, Ссыпались воедино, образуя Остроконечных холмиков гряду. Так перед новым бракосочетаньем Задабривался нами покровитель Семьи грядущей, очага блюститель, Незримый охранитель — Бог Любви. И появлялись на песчаном пляже, Как будто птичьих лапок отпечатки, Следы, украсившие побережье, Босых младенцев нежные следы. Чтоб сыновья достойные рождались, Чтоб новые красавицы сияли, Воздвигли мы особую молельню И Храмом Кукол нарекли ее. Рождалась дочь — мы ели птичье мясо, Сын подрастал — мы ели мясо тура, А если близнецы на свет являлись, Мы рыбой щедро потчевали всех. Мужчины уходили на охоту, Подруги шили, стряпали, вязали, На утлых лодках шли мужчины в море, В тревоге жены ожидали их. Так, обретая мир вдали от мира, Мы с морем ладили и небесами. Мы обживали крохотную сушу, Детей растили, старцев берегли. Так время шло на острове, покуда Стихия нами не распорядилась. На нас, безгрешных и многострадальных, Разгневался безумный Бог Ветров.

2

Все началось, пожалуй, как обычно. Все совершеннолетние мужчины Отчалили в карибские просторы, Отправились на промысел ночной. Их было сто умелых мореходов На восемнадцати ладьях рыбачьих. И, на колени пав, островитянки Свои молитвы к небу вознесли. Все началось, пожалуй, как обычно. Звучали песни, и взлетали весла. И постепенно уменьшался остров, Маячивший за спинами гребцов. Сперва напоминал он турью шкуру, Потом казался шкуркою овечьей, Потом напомнил силуэтик чайки, А там и вовсе из виду исчез. Обильный лов, отличная добыча! Удачливые рыбаки мечтали О возвращенье к очагам и женам, Когда под утро грянул ураган. Армады туч, нависших над Карибом, В атаку шли в сопровожденье молний, Вздымались волны, небо накренилось, И отовсюду надвигался гром. Двенадцать баллов, штормовая качка… Трещали лодки, то взмывая в гору, То рушась в оглушительную бездну, То заново вздымаясь на дыбы. Гадали рыбаки — за что карает Их Бог Ветров, какая их провинность? Быть может, забрели в чужие воды, Нарушив моря вековой закон? Три дня, три ночи продолжалась буря, Три дня, три ночи рыбаки боролись, Три дня, три ночи рыбаки молились, Не вняли боги слезной их мольбе. За лодкой лодка шла на дно морское, Трещали снасти, расползался невод, И те, что прежде рыбу добывали, Тонули, становясь добычей рыб. А волны, как разбойники Кортеса, Теснили их, громили, удушали, И небо раскаленными клинками Добить спешило тех, кто уцелел. Когда беда случается, причину Обычно ищут… Говорят, что нищий, Отчаявшись, воззвал к морской пучине: — Разверзнись, поглоти безумный мир! Другие говорят, что мать больная Просила сына, мучимая жаждой, Дать ей попить, а он воды ей не дал, И все на свете прокляла она. Беда еще бывает, оттого что Богатый родич сироту ограбил, У нищего отняв кусок последний, Разгневал бога алчностью своей. И то твердят и это, утешаясь, Какая притча тут верней, не знаю, Одно лишь знаю — рыбаки погибли, На сушу не вернулся ни один. А женщины в дверях стояли молча, На берегу безмолвно собирались, Под тяжестью тревог и ожиданий Осиротевший остров оседал. А волны лихо, как мюриды ваши, На белых скакунах летели мимо. — Опомнитесь! — их женщины просили. Верните нам мужей и сыновей!

3

С той ночи утекло воды немало. Но бесконечно длилось ожиданье. Тускнели краски, угасали взоры Поникших вдов, невест и дочерей. Зато костры на берегу не гасли В ночи, подобно маякам бессонным. А вдруг мужчины вздумают вернуться — Им нужен путеводный огонек. Здесь девушки испытывали зависть. Но вдовы — те хоть радость материнства Познать успели, сохранили память О днях пускай короткой, но любви. О непорочные островитяне, Готовые до капли выпить море, Чтоб хоть на дне на краткий миг увидеть Своих давно ушедших женихов. Сестра мечтала обернуться рыбой, Уйти в зеленоватые глубины, В надежде брата повстречать однажды, Держащего разбитое весло. Гласит молва, что женщины иные Окаменели от печали долгой И

постепенно превратились в скалы, Стоящие над бездною морской. Что галька разноцветная на пляже — Их слезы, отвердевшие навеки, Что здесь вода намного солонее И чуть плотнее, чем в других морях. Теперь понятно вам, сеньор Гамзатов, Откуда это имя — Остров Женщин. Какая горечь в имени красивом! Есть у него синоним — Остров Бед. Прошли столетья. Но далекий отзвук Былой утраты душу обжигает. Увы, от жизни, что волнами смыта, Здесь не осталось никаких следов. Всё перед нами — горсточка приезжих, Отель, таверна, лавка сувениров, Лачуга местных жителей — метисов — Да вывеска с названьем островка. Судьба такая выпала индейцам — Быть жертвами извечных потрясений, Нести невосполнимые утраты… Неведомо — кого нам тут винить? Стихию? Ею управляют боги. Богов? Они везде несправедливы. Историю! Она неумолима. Где истина? Кто может нам сказать?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Старик, сошедший с росписей Ороско Риверо и Сикейроса, вздохнул: — Как видите, ответ найти непросто. Ищу, не нахожу, сеньор Расул… Он трубку закурил. Окутан дымом, Молчит мудрец, вобравший сотни лет. Теперь и мне искать необходимо Все тот же неподатливый ответ. Да, прав мой гид, сложилось все непросто. Твержу себе: подумай, оглянись. Как незнакомые на перекрестке, Мечта и явь нежданно разошлись. Я для своей любимой попытался Сорвать на дальнем острове цветок, Но лишь репейник мне вонзился в пальцы, Ладонь ошпарил, душу мне обжег. Разжечь костер хотел я на вершине, Чтоб виден был огонь издалека, Но град меня застиг, дохнуло стынью, Не разгорелись ветки сушняка. Страна любви окуталась печалью, В потоках слез отвесы ближних скал. И струны лиры глухо зазвучали, И голос мой почти неслышен стал. О берег, с яркой сказкою несхожий, О вымысел неподтвержденный мой, Как мне вернуться с этой скорбной ношей К рабочему столу, к себе домой?

2

Я побывал во многих странах мира, В дороге видел не одну грозу. Отсюда два печальных сувенира Я в свой аул аварский увезу. Два символа из обожженной глины, Две крохотных фигурки, две беды, Они судьбой изваяны единой — Две женщины над кромкою воды. Одна — стройней стрелы в изгибе лука, Но ей не суждено уйти в полет. Погиб жених. И ожиданья мука Невесту сушит уж который год. Другая, выйдя замуж, не успела Детей родить. Погиб ее супруг. И песнь свою страдалица не спела, Земное счастье выронив из рук. Два вечных горя, две бесплодных тени, Две хрупкие надежды, две мечты. По зыбким водам — знак поминовенья — Плывут живые травы и цветы. А где-то парни с девушками бродят В обнимку, шепот слышится и смех, И в дискотеках музыку заводят, И пляшут, и целуются при всех. И каждый день и каждое мгновенье В горах, в лесах, на берегах морей В счастливых семьях празднуют рожденье Прекрасных сыновей и дочерей. Как и везде, под осень в Дагестане Справляют свадьбы. В урожайный час Веселие в ауле щедро грянет, Возникнут семьи новые у нас. Что ж, мне опять пора в дорогу — через Моря и твердь и небеса — домой. В последний раз слова «…de las Mujeres» На пристани горят передо мной. Хлопочет гид, морская даль открыта, Готова лодка, чайка бьет крылом. Нас ожидает знойная Мерида, Укрытый пальмами аэродром. Заветный остров, расставанья время Приблизилось — я скоро отплыву. Прощай! Возможно, мы еще в поэме Увидимся, но вряд ли — наяву.

ПОСЛЕ ДОРОГИ…

Война не рождает сына.

Сказано горцем

1

Отдаляется Остров Женщин, И туманится вдовий лик, Расстояниями уменьшен, Но в сознанье моем велик. Облака над водой нависли, В каплях влаги блестит весло. А хурджин моих горьких мыслей Давит на плечи тяжело. На прощанье свой долг исполнив, Покидая минутный кров, Я цветы возложил на волны, Над гробницею рыбаков. В небо взмыл многоместный лайнер, Тает Мексика под крылом, Подо мной океан бескрайный, Приближается отчий дом. Стрелки я на часах заране Перевел на московский лад. День рождается в Дагестане, Над Атлантикою — закат. Вот и финишная прямая. Я стою у родных дверей. Я любимую обнимаю, Слышу возгласы дочерей, За окном зеленеет Каспий, Под балконом — в цвету земля. Внучка жаждет услышать сказку, Ждет рассказов моя семья. Лица милые освещая, Мирно теплится мой очаг. Вновь я дома, но ощущаю Грозный груз на моих плечах. Вспоминаю иное море, Расстояния и века, Вспоминаю большое горе Мексиканского островка. Отчим домом, семейным лоном Мне утешиться не дают: Телерадио с микрофоном (Что поделаешь!) — тут как тут. Что ж, включайте свои кассеты, Дальней связи включайте нить, И с родней, и со всей планетой Я намерен поговорить. Несмотря на регламент жесткий, Изменить себе не хочу И поэмы своей наброски В депутатский отчет включу. Говорю я с водой и сушей, С лунным бликом, с лучом зари. Патимат, дорогая, слушай, Слушай, внучка моя, Шахри! Слушай, друг, в городке соседнем, Слушай в том, что за пять морей, Слушай, гид мой тысячелетний, Слушай, остров любви моей.

2

«Прекрасна песня, что звучит над зыбкой. Своею красотой и чистотой Она сравниться может лишь с улыбкой Младенца, что лопочет в зыбке той. Светильник материнского напева Нам озарил дороги бытия. Певуньи, нас баюкавшие, где вы? Своей уже давно лишился я… Но мать жива, пока зажженный ею Огонь в душе сыновней не погас. Увы, в иных сердцах он все слабее С годами — добрый световой запас. И те, что на земле творят насилье, Жгут все — людей, селенья, всходы нив, Те песню материнскую забыли, Светильник в адский пламень превратив. Родник прекрасен, зарожденный в недрах Несокрушимой матери-скалы, Как он прозрачен, как сияет щедро, Как эти струи звонкие светлы! Я часто опускался на колени Пред этим чудом, к свежести припав. Но родника вершинного бурленье Вниз устремлялось и меняло нрав. В себя вобрав песок, отбросы, копоть, Засохший лист, густого ила ком, Поток, петляя по случайным тропам, Стал мутным и беспутным ручейком. Мой остров! Он прекрасен был, по слухам. Разжечь мою фантазию легко. Измерьте расстоянье между ухом И глазом — как оно невелико. Но оказалось, что оно не меньше, Чем даль столетий и морей и стран. Об этом рассказал мне Остров Женщин Рубцами давних неизбывных ран. В пучину бедствий повергая племя, Стихия мечет молнии с небес. Сгустилось туч губительное бремя… Но все-таки вначале был Кортес. Нас непрестанно этому учили Былые годы, наши времена, Вам в Чили назовут и в Кампучии Сегодняшних Кортесов имена. Разрушенные бомбами селенья И обезлюдевшие города. Как лодки рыбаков, без сожаленья Их захлестнула черная беда. Иного я не ведаю ответа, Когда передо мной всплывают вдруг Руины Нагасаки, камни гетто, Опутанный колючкой Равенсбрюк. Мой Остров Женщин, как ты безответен, Как облик твой загадочно-суров! О сколько их теперь на белом свете — Таких осиротевших островов! Я побывал в местах, где всех шахтеров Подземная стихия унесла. Владельцы шахт, не ваш ли алчный норов Тому виной? А вдовам нет числа… Я у соседей был и в дальних далях, Ручей пересекал и океан. В Болгарии доселе в черных шалях Встречают гостя вдовы партизан. В селеньях, душегубами сожженных, Мужчины все расстреляны подряд, Как рассказать об одиноких женах, Чья вечная примета — черный плат. Я видел синеглазых, черноглазых, В Европе видел, в Азии встречал, Одна тоска звучала в их рассказах, Один укор в молчанье их звучал. Они одно и то же повторяли, Везде была их исповедь горька, Они сухие слезы вытирали Соленым краем черного платка. Я вспоминаю маму в черной шали, Ее глаза бедой обожжены. Исток ее пожизненной печали — Два сына, не вернувшихся с войны. С полей сражений кони приходили Без всадников, как вестники утрат. Невесты поникали, обессилев, И убирали свадебный наряд. Мы в мае поминаем поименно Солдат, что вражьей сталью сражены, И зажигаем двадцать миллионов Свечей — в минуту скорбной тишины. А звезды с высоты взирают хмуро И вопрошают жителей земли: — Уроки Чингисхана и Тимура Неужто впрок вам, люди, не пошли? Я облетел все континенты мира, Я повидал далекий Остров Слез, Оттуда два суровых сувенира Я для своих сородичей привез. Два символа из обожженной глины, Две крохотных фигурки, две беды. Они судьбой изваяны единой — Две женщины над кромкою воды. Я прихватил с собой еще и третий Карибский дар, особый талисман. Как жизни зов, как вызов лихолетью, Как знак надежды — он в дорогу дан. Он все из той же огнестойкой почвы Индейцем создан, глиняный божок. Ваятель испытал его на прочность, Снабдил крылами, в пламени обжег. То птица Феникс. Из-под груды пепла Она взметнулась и парит опять, Чтоб вера в человечество окрепла, Способное творить и воскресать. Лети над океанами и твердью, Мой талисман, спеши из края в край. Мой Феникс — дух бесстрашья и бессмертья, Своим крылом влюбленных осеняй! Война, мы знаем, не рождает сына, Она сиротство горькое плодит. Для тех, кто разум подавляет силой, Да будет путь к всевластию закрыт! Да будет нами навсегда развенчан Пират, грозящий гибелью живым. Планету в Остров Одиноких Женщин Мы превратить вовеки не дадим. Я прибегаю к помощи эфира, Взываю к людям: — Не щадите сил, Чтоб шар земной как добрый Остров Мира Сиял среди бесчисленных светил. Наш общий дом, идя своей орбитой, Свершая миллионолетний путь, Со всех сторон Вселенною омытый, Цвети, будь благодатен, счастлив будь!»